В музее истории Ленинградской консерватории находится достаточно обширный архив Александра Константиновича Глазунова, включающий мемориальные вещи, многочисленные портреты и фотографии, рукописи, адреса, дипломы, ленты с приветственных венков, письма, телеграммы и т. д. Малую толику этих материалов мы предлагаем сегодня вниманию читателей. Семья Флориана Васильевича Лежена (1866-1949), которому подарена нотная страничка с автографом, находилась в давних дружеских связях с семьей Глазуновых. Александр Константинович способствовал музыкальному образованию Лежена. Окончив консерваторию в 1894 году по классу фортепиано у В. Толстова, Флориан Васильевич с 1912 по 1940 годы вел там общий курс фортепиано. Определенный интерес представляют воспоминания о композиторе, принадлежащие перу немузыкантов. Обаятельный образ Глазунова ­ хозяина большой квартиры на Казанской улице, трогательного сына, доброго, заботливого, внимательного человека, встает со страниц непритязательных, но ценных для историков Воспоминаний Елены Павловны Никольской, в 20-е годы скромной девочки, которая училась музыке под наблюдением Александра Константиновича и помогала его семье по хозяйству. Автор подробно описывает вид комнат, обстановку кабинетов, гостиных, столовой, особенности семейного быта, отдельные запомнившиеся эпизоды, величественную фигуру матери хозяина, своей тезки Елены Павловны Глазуновой... Записки Ивана Яковлевича Раздольского (1890-1962) относятся к началу 20-х годов. Член-корреспондент Академии медицинских наук, профессор Раздольский, чей столетний юбилей отмечается в этом году, - заметная фигура в советской науке. Окончив в 1919 году Военно-медицинскую академию, он остался работать на кафедре нервных болезней; затем перешел во II Медицинский институт, а позже в Бехтеревский; во время войны являлся главным невропатологом Ленинградского фронта. С Глазуновым Раздольский познакомился после женитьбы на К. М. Аствацатуровой; в Берлине они жили в одном пансионате. О добрых отношениях свидетельствуют различные документы, в том числе надпись на фотографии 1922 года, где Александр Константинович называет Ивана Яковлевича «разгадчиком ума и души». Письмо Глазунова к Раздольскому было опубликовано в № 22 «Музыкальной жизни» за 1987 год. Ниже мы печатаем выдержки из заметок Раздольского.

* * *

       В Берлине на углу французской и *** улиц находится «дом Глинки». В нем умер наш композитор. Уже в первый день своего приезда в Берлин Александр Константинович заговорил о необходимости посетить этот дом. На второй день своего пребывания он специально поехал его посмотреть. Г-жа Р., которая сопровождала его в этой поездке, рассказывала: «Когда подъехали к дому, А. К. остановил извозчика, снял шляпу и молча оставался с непокрытой головой в течение минуты. Он был заметно взволнован. В его глазах стояли слезы. Потом он сошел с извозчика и обошел дом с обеих сторон, выходящих на улицу, прочел надписи на немецком и русском языках, остановился у бюста композитoрa [...]» Дом этот был обновлен одним немецким почитателем Глинки, поставившим также и бюст композитора. А. К. очень ценил это увековеченье [...] «ведь вот немец, а не русский увековечил Глинку», - сказал он в другой раз. Между прочим, в своей речи, обращенной к оркестру Филармонии перед первой репетицией своей IV симфонии, он упомянул также о том, что немцы отметили память родного ему и любимого русского композитора.

* * *

       Александр Константинович всегда говорил на языке собеседника.

* * *

       А. К. очень высоко ценил филармонический оркестр. Правда, он не раз высказывал предположение, что созданный Никишем, он едва ли останется на прежней высоте при его неизвестном еще преемнике. Я был болен и не мог присутствовать на первой репетиции. Говорят, что А. К. дирижировал очень удачно. Когда я его спросил: «Ну как, Александр Константинович, довольны вы оркестром?» ­ «Очень... Прекрасный оркестр... Очень хорошо...» А между тем оркестр играл с листа...

* * *

       А. К. очень не любил шумную толпу. Он предпочитал ходить в небольшие, мало посещаемые русскими рестораны [...] Он нелюбил, чтобы его узнавали, и чувствовал себя весьма стесненным, если за ним наблюдали [...] А. К., по-видимому, вообще не любил большие города. Но о довоенном Берлине от отзывался довольно тепло. Напротив того, о современном Берлине он всегда отзывался с чувством некоторого омерзения. Обладая необычайной степенью наблюдательности, он подмечал в уличной и торговой жизни Берлина много отвратительных черт [...] «Ведь это Вавилон, поганый Вавилон, - не раз повторял он. - Я задыхаюсь здесь, в этом разврате, мне душно, точно в тесном воротничке. Голубчик, я не могу, понимаешь, не могу здесь оставаться [...] Уеду куда­нибудь...» И он ищет освежения от душной нравственной атмосферы Берлина в поездках в Потсдам, Лейпциг, Дрезден. Всякий раз из этих поездок он возвращался отдохнувшим...

* * *

       «В Остенде, - рассказывал он, - я любил ходить по боковым, не главным улицам... Там было так тихо, спокойно...»

* * *

       Он всегда старался доставить окружающим хоть бы незначительное удовольствие...

* * *

       Помню, однажды речь зашла о профессоре Соколове. А. К. чрезвычайно высоко ценил его музыкальное чувство. «Это замечательный, необыкновенный музыкант. Тонкий. Я часто советовался с ним».

* * *

       По поводу «Золота Рейна» Вагнера. «Когда немцы первый раз приехали в Россию, я каждый день ходил с Римским-Корсаковым на репетиции. Многое не нравилось. А когда заиграли эту вещь, господин, сидевший в одной из боковых лож 1-го яруса, вдруг закричал: «Нет, довольно, не могу больше, душно, душно!..» С ним было дурно. И ты думаешь, от разочарования, от недовольства? Нет, дорогой. От восторга, от упоения. Вот какая красота».

* * *

       «Я никогда не мог дослушать «Руслана и Людмилу» до конца. Не могу, сильно волнует».

* * *

       «Когда Балакирев мне делал замечание, оно мне годилось на несколько, а не на один случай!»

* * *

       «В искусстве я честный человек...»

Публикация Э. БАРУТЧЕВОЙ