Воспоминания Елены Глазуновой-Гюнтер о зарубежной поре жизни выдающегося русского композитора Александра Константиновича Глазунова написаны по просьбе редакции нашего журнала. Автор приносит благодарность Николаю Воронцову, помогавшему ей в этой работе. Мы публикуем также письма Анны и Николая Метнеров Александру Глазунову, хранящиеся в семейном архиве, последнего и любезно предоставленные журналу их владелицей.

       Жизнь Александра Константиновича Глазунова за границей (с постоянным местопребыванием в Париже) мне не так уж легко описать. Дело в том, что я в период между 1928 и 1936 годами находилась главным образом в Берлине и Закопано, не считая многократных поездок по другим городам Европы. Но постараюсь описать то немногое, что сохранилось в памяти от пребывания в Париже, совместных путешествий, а также от обширной переписки с отцом. Александр Константинович обладал чудным почерком и большим юмором. Его равномерные строчки и небольшие, но своего рода писарские буквы всегда очаровывали меня и вызывали чувство особенной радости. Письма ко мне, он, любезно шутя, подписывал: «Саха», «Хаха», «Папулька-инвалид», «Композиторишка», «Тятька», «Хворный папка», «Бронхитик», «Папка-булонец», «Dein Papagei»*, «Vaeterchen»** и так далее.
       В 1928 году отец выехал в Вену для участия в международном жюри конкурса на окончание Симфонии h-moll Шуберта, в связи со 100-летием со дня смерти композитора. Вместе с ним выехала мамочка — Ольга Николаевна Глазунова (Гаврилова). В это время я была уже за границей вместе со своим первым супругом, пианистом С. В. Тарновским, бывшим профессором Киевской консерватории. Родители из Вены выехали в Прагу, далее в Дрезден, Лейпциг и наконец оказались в санатории в замке Хорнегг (Hornegg) в Гундельсхайме на Неккаре, где Александр Константинович проходил месячный курс лечения. Из Германии они переехали в Париж. Командировка заканчивалась и нужно было возвращаться в Россию, но ухудшившееся здоровье не позволяло этого сделать. Помимо того нужно было побороть и осадок от постоянных столкновений и пререканий с группой профессоров Ленинградской консерватории во главе с Б. Асафьевым.
       Почему именно Париж? Вполне возможно, что предложение С. Дягилева о создании «большой русской консерватории» во французской столице сыграло какую-то роль. А может, только потому, что Париж был центром и столицей старой культуры, городом, где Александр Константинович уже когда-то пожинал плоды своего творчества.
       Глазунову предложили несколько концертов во Франции, Португалии и Испании. В Париже он встретился со многими соотечественниками, в том числе с Рахманиновым и Шаляпиным. Первый концерт состоялся 19 декабря 1928 года в парижском зале «Плейель» (Pleyel). Глазунов выступал как автор и дирижер, а я исполняла его Второй фортепианный концерт.
       В январе следующего года мы выехали на концерты в Лисабон и Мадрид. Португальская столица встретила композитора особенно радушно. Пресса все время сообщала о пребывании и выступлении Глазунова в Лисабоне. Успех был величайшим. Ассоциация местных музыкантов и художников избрала отца своим почетным членом. В Испании успех сопутствовал нам везде. Помимо Мадрида мы смогли побывать в древнем Толедо, который Александр Константинович знал хорошо по литературе. Католический монах показывал «русскому маэстро» все достопримечательности города.
       Последовало еще несколько концертов — в Барселоне и вновь в Париже, на один из которых пришли Рахманинов и Стравинский. В Лондоне состоялась радиозапись произведений Александра Константиновича: «Времена года», «Лирическая поэма» и «Карнавал», а также граммофонная запись для фирмы «Columbia».
       Лето 1929 года родители провели на французской Ривьере в Антибе (Antibes). В этих местах проживало довольно большое число русских эмигрантов. Рядом, в Ницце, в это время снимали фильм «Княжна Тараканова». Были выстроены дворцы и церкви, и множество русских, чтоб заработать на кусок хлеба, стали участниками массовок. Это было время сенсации века — появления «говорящего кино», но не думаю, чтобы отцу понравились слова Шаляпина: «Я уже охладел к опере. Я буду еще петь оперные арии в концертах, но влечет меня к себе только кино... Во мне это новое искусство родило энтузиазм и необычайные силы, и я надеюсь достичь в нем еще непревзойденных мною высот творчества».
       Антиб помимо чудной природы и прекрасного моря имел для русских свои достопримечательности. Здесь располагалась величественная трехэтажная вилла Тенар с довольно большим сводчатым балконом, где проживал Великий Князь Николай Николаевич, бывший Главнокомандующий Императорской армии. Он скончался в начале года, но его вилла все еще притягивала всех эмигрантов, которые в это время отдыхали в Антибе или близлежащих Каннах и Ницце.
       После возвращения из Ривьеры Александр Константинович стал готовиться к турне по Америке. Отъезд состоялся б ноября. Накануне прибытия в Нью-Йорк самая старая русская газета за границей, «Новое Русское Слово», вышла с крупно отпечатанным заголовком: «А. К. Глазунову посвящается этот номер». И действительно, вся газета пестрела воспоминаниями, сообщениями и приветствиями:
       «Профессора Петербургской консерватории, ныне находящиеся в Америке, приветствуют А. К. Глазунова... Л. С. Ауэр, И. А. Венгерова, В. Н. Дроздов, Н. Н. Кедров, С. П. Каргуев, - П. И. Коханский, П. И. Углицкий (...)
       Дирижер Детройтского симфонического оркестра Осип Габрилович... Привет большому композитору — привет идеалисту, всю жизнь посвятившему на бескорыстное служение дорогому искусству (...)
       А. П. Асланов, бывший дирижер Императорского Мариинского театра... Я не хочу политики. И не хочу касаться причин, но... Рахманинов, Ауэр, Зилоти, Метнер, Шаляпин, Черепнин, Прокофьев, Орлов, Горовиц, Хейфец, Кусевицкий... пожалуй, газетного листа не хватает... Все вне СССР.
       Теперь к этому длиннейшему списку присоединилось имя А. К. Глазунова... Глазунов — это большая страница, если не целая книга в истории русской музыки»1.
       Виднейшие представители русской и американской музыки создали комитет по устройству торжественной встречи и чествования в Нью-Йорке Александра Константиновича. Среди них были: Леопольд Ауэр, Яша Хейфец, Ефрем Цимбалист, Вальтер Дамрош, Александр Зилоти, Ида Венгерова, Владимир Дроздов и многие другие.
       Из Нью-Йорка Глазунов поехал в Детройт, где дважды дирижировал свою Шестую симфонию. Здесь же вместе с Владимиром Горовицем и Осипом Габриловичем он исполнял русскую программу.
       В Чикаго Александр Константинович простудился и заболел, что нарушило почти все планы. Вместо десяти концертов состоялось только семь. Было много неприятных объяснений с устроителями турне, и поездка по Америке, столь бурно и торжественно начавшаяся, стала омрачаться. На репетиции в Чикаго приходил Гречанинов. Было несколько милых встреч с Рахманиновым и Зилоти. Особенно радушным оказалось чествование, которое Александру Константиновичу устроили бывшие воспитанники Петербургской консерватории. Он восхищался: «... здесь настоящая зима со снегом, что произвело на меня большое впечатление, так как я видел зиму за полтора года лишь во сне...»2.
       В феврале состоялся отъезд из Америки на том же корабле «Рошамбо» («Rochambeau»), на котором и прибыли. Только на сей раз с чувством некой горечи, ибо устроители турне не только не выплатили большую сумму денег (гонорары за концерты были довольно умеренными), но и вели себя безобразно. Больной композитор и дирижер для них уже не был полноценным человеком.
       Весной 1930 года — концерты в Лодзи, Праге и Варшаве. К июлю Александр Константинович закончил сочинять Седьмой квартет и сразу же уехал с Ольгой Николаевной на летний отдых к Альпам в Савойю. Они проводят время в Аннеси (Аппесу), осматривают Горж дю Фьер (Gorges du Fier), близлежащие Шамони (Chamonix), Шамбери (Chambery). Отсюда приходит сообщение, что «сегодня и вчера я устанавливал метроном для «Раймонды» и мамка мне помогала. В отеле сносное пианино, но звучит на 1/2 тона ниже и очень расстроено... Ездил в допотопном экипаже без рессор. Нахожу его лучше автомобиля, так как сиденье высокое. Кроме того, трижды катался в нарядных колясочках, где сидишь, как в старое время, — барином»3.
       Отсюда родители выезжали в Женеву, где гуляли вдоль озера и посещали русскую церковь. Свое 65-е лето Александр Константинович отпраздновал у подножия Монблана. В это время его стала беспокоить тупая боль в левом ухе.
       В первых числах сентября у родителей в савойском замке-гостинице Шато д'Арсин (Chateau d'Arcine) в Сен-Пьер де Рюмийи (St.-Pierre de Rumitly), куда они переехали из Аннеси, гостили А. А. Винклер и Н. Н. Черепнин. На моторной лодке совершалось их совместное знакомство с озером Лак д'Аннеси (Lac d'Annecy).
       Возвращение в Париж состоялось в конце сентября. Так как постоянной квартиры еще не было, то поначалу Глазуновы жили в семейном пансионе мадам Лазаревой (Madame de Lazar) на улице Дюгэ-Труэн (rue Duguay-Trouin) у парка Люксембург. Комнаты пансиона были довольно большие и светлые и находились на шестом этаже. Отсюда были видны не только крыши домов, но и Пантеон и здание дворца Инвалидов.
       Виды на будущее были покрыты мглой. Из Америки не поступали причитающиеся деньги (остаток) ни за прошедшее турне, ни за последний квартет. Назначенная в Вену концертная поездка была отменена, как считал Глазунов, «вероятно, из-за приезда туда осенью Игоря Стравинского».
       После возвращения в Париж родители нанесли свой первый визит Метнерам в Монморанси (Montmorency). «В газетах пишут, что над Европой опять собираются тучи в связи с результатами последних выборов в Германии»4, — писал мне отец тревожное письмо в Берлин.
       Но молодость берет свое. Я видела все не так тревожно. Да и идей, потешных для нас, русских, было немало. К примеру, священник Иннокентий Серышев, переехавший незадолго до того из Европы в Австралию, предлагал следующий план: эмиграция, находящаяся в особенно затруднительном положении, поскольку отношение к ней в Европе становится все хуже, должна создать «Новую Россию» на островах Фиджи... История знает много случаев, когда группы людей образовывали государства, убеждал эмигрантов этот священник... Только последователей его можно было по пальцам сосчитать.
       10 декабря 1930 года Александр Константинович сообщает: «Конечно, педагогическая деятельность мне мало улыбается. Я музыкант прежних убеждений, а молодое поколение, зараженное всеотрицанием и впитавшее в себя потуги и дерзость модернистов, вряд ли отнесется сочувственно к моему направлению, которого я менять не могу.
       Здесь я пришелся не по вкусу. С дирижированием для граммофонных дисков... ничего не вышло. Концертов не предвидится... Настроение мое скверное, и мне нездоровится. Финансы плохи — до сих пор Америка не выплатила долги. Решил ехать в Берлин на риск».
       В Берлин его пригласили на первое представление «Князя Игоря» в интерпретации известного дирижера Лео Блеха. По просьбе Б. Пинеса (Dr. В. Pines), который принимал активное участие в постановке «Князя Игоря», Александр Константинович написал для сборника краткое воспоминание о Бородине.
       Вначале он не хотел ехать — из-за занятости по делам Беляевского издательства, которому грозила опасность со стороны наследниц Митрофана Беляева, а также из-за тяжелого финансового положения. Глазунов был фактически прикован к Парижу, поскольку Черепнин, как сочлен правления Попечительного совета, уехал на шесть недель в Америку, а угроза была серьезной.
       Наследницы Беляева — Мария, Наталия и Ирина Ивановы, проживавшие в Ленинграде (Саперный переулок, дом 10), подали иск в ландгерихт в Лейпциге о выдаче им всего имущества и передаче как владелицам фирмы Беляева. Все три истицы — дети Валентины Ивановой (удочеренной Митрофаном Петровичем в 1887 году) от брака со штабс-капитаном М. Ивановым. Митрофан Петрович скончался 22 декабря 1903 года и оставил завещание (от 23 января 1901 года), которое не назначало наследника, а содержало ряд наследственных распоряжений. Так, например, им был учрежден Попечительный совет для поощрения русских композиторов и музыкантов, для которого он сам составил проект Устава. Этому учреждению он завещал крупные средства и недвижимое имущество в России и музыкальное издательство в Лейпциге, основанное в 1885 году. Лично Беляевым были назначены три члена Попечительного совета — Н. А. Римский-Корсаков, А. К. Глазунов и А. К. Лядов. Согласно Уставу, они избрали своими заместителями Н. В. Арцыбушева, И. И. Витоля и В. П. Погожева. В данный период времени Попечительный совет управлялся Арцыбушевым, Глазуновым и Витолем.
       Истицы утверждали, что после революции в России учреждение прекратило свое существование. Весь частноправовой порядок был упразднен, собственность недвижимости и соответствующие права отменены. Ввиду того, что законы, на которых основывалось учреждение, утратили силу, оно потеряло право на существование. Находившееся в России имущество им утрачено. Учреждение, располагавшее имуществом лишь за границей, по советскому праву представлялось немыслимым. Оно отказалось от местопребывания своего правления в Петрограде—Ленинграде и перенесло управление в Париж. Из этого также вытекает, утверждали истицы, что его следует признать упраздненным, и требовали от трех управляющих передачи издательства им.
       В Берлине Александр Константинович находился пять с половиной месяцев, посещал концерты с участием Б. Вальтера, В. Фуртвенглера, часто встречался с Л. Годовским. Отсюда он выезжал несколько раз в Лейпциг (по делам Беляевского издательства) и в марте 1931 года направился в Латвию, где дважды дирижировал «Раймонду». В Риге на вокзале Глазунова встречала большая делегация во главе с И. И, Витолем. Пришли также профессора Рижской консерватории, студенты, балетмейстер театра в Риге А. А. Федорова (бывшая балерина Мариинского театра, она же и исполняла в «Раймонде» заглавную партию).
       15 июня родители возвратились в Париж, а оттуда поехали на летний отдых в Сен-Клод (St.-Claude) в Юра (Jura), остановившись по дороге на несколько дней в Безансоне, где навещали А. А. Винклера.
       Александр Константинович славился великим человеческим и христианским достоинством, которым, к сожалению, мало кто может честно гордиться: он принимал в Петербургскую (Ленинградскую) консерваторию учеников не по национальным признакам, не по сословному происхождению, а лишь тех, на кого возлагал надежды как на прекрасных музыкантов, как на будущие светила русской и общенациональной музыки. Среди них было большое количество малоимущих, и в их пользу, в кассу взаимопомощи учащихся, он отдавал весь свой директорский и профессорский оклад.
       «Когда я был директором Консерватории, то один из директоров Российского Музыкального Общества сказал мне, что при моем директорстве Консерватория процветает в художественном отношении, как и при Рубинштейне, но зато касса так же пуста», — писал он мне из Сен-Клода 23 июня 1931 года.
       Гостиница оказалась ниже среднего уровня («в здешнем отеле пианино «стреляет» и пугает меня»), и родители переехали в другую, в Шаффардон Сен-Клод (Shaffardon St.-Claude). Здоровье Александра Константиновича не шло на поправку. Двигаться было нелегко, ноги начали ныть у колен и выше. Обременяли тяжкие мысли:
       «Ты пишешь мне, что пианисты обижаются на меня за отсутствие третьего Фортепианного концерта. Но ведь и напечатанные два сравнительно мало оценены и редко исполняются, не то, что скрипичный концерт. Годовский, к сожалению, не играл посвященного ему 1-го концерта, а Зилоти на всех перекрестках смешивает с грязью мой 2-ой концерт, считая его «больше» симфонией. Не мешало бы ему знать, что большинство фортепианных концертов суть симфонии. Бетховен, отчасти Шопен, Шуман, Брамс и т. д. создали для концертов трехчастную симфоническую форму. Фортепианные концерты Листа, если не симфонии, то во всяком случае симфонического характера»5.
       Александр Константинович заканчивает работу над Виолончельным концертом и посвящает его Пабло Казальсу, которому письменно сообщает об этом. С изданием сего концерта тоже возникают проблемы. Европа — в экономическом кризисе, многие издательства терпят банкротство. Положение Беляевского издательства очень тяжелое. Процессы с наследницами опустошили кассу, и председатель Попечительного совета Арцыбушев был рад, что Александр Константинович не настаивал на издании.
       В первую неделю августа по возвращении в Париж Глазуновых посещает С. С. Прокофьев. Почти целый день провели они вместе, и Сергей Сергеевич на своем собственном автомобиле (что в то время считалось роскошью, особенно для эмигрантов) катал Александра Константиновича и Ольгу Николаевну по Парижу.
       И вновь омрачения. Наследницы М. П. Беляева, проиграв процесс, подали кассационную жалобу в Германский сенат, а это означало новые волнения, новые расходы, непроизводительную трату сил (в Беляевском издательстве неспроста задавались вопросом, кто оплачивает дорогостоящие ссуды и немецких адвокатов для наследниц, проживавших в одной комнате в коммуналке в Ленинграде. Таких денег и заграничных связей у них быть не могло).
       Глазуновы сняли очередную временную квартиру с мебелью, кухней и ванной за 750 франков в месяц без всякого контракта на улице Лемуан, 9, Булоньсюр-Сен (9, rue Lemoine, Boulogne s/S). Горячую воду подавали здесь только до 12 часов дня.
       Октябрь начался с приглашения на ужин к С. В. Рахманинову, который был, как и прежде, невероятно любезен. Разговор касался главным образом предложения Александру Константиновичу стать во главе Русской консерватории в Париже.

       Два дня спустя к Глазунову приехала депутация профессоров Русской консерватории во главе с принцессой Еленой Заксен-Альтенбургской6, Н. Н. Кедровым и Ю. Э. Конюсом. Они привезли официальное предложение возглавить консерваторию. Но Александр Константинович категорически отказался. Причина для этого была: он не желал стать мишенью для двух враждующих сторон. Нельзя забывать, что до последнего дня своей жизни Глазунов имел только советское гражданство и жил в Париже с «красным паспортом». Для очень многих эмигрантов сей факт означал что-то ужасное: если не агент, то, по крайней мере, сочувствующий большевикам. А как бы отреагировали на «директорство» по ту сторону? Продался врагам, а то и хуже. (Советскому читателю объяснять, думаю, не стоит, он сам все прекрасно поймет.)
       В Париже в это время известный раскрыватель внедренных или завербованных агентов ГПУ В. Л. Бурцев призывал в прессе эмиграцию: «Остерегайтесь!.. Всем известно, как наводнена Европа советскими агентами, начиная от профессиональных гастролеров, предназначенных для пропаганды среди европейских рабочих, и кончая молодыми, красивыми женщинами, интересующимися, главным образом, тайнами эмигрантских организаций... Один из этих агентов, циничность и откровенность работы которого превосходят все пределы, заставляет нас теперь же назвать его имя.
       Этот агент — дама, артистка Александрийского театра Наталия Сергеевна Рашевская7, по мужу Колчина. Связи ее с ГПУ исходят из самых высших кругов. За границу она командирована грозой Северного района России — начальником петроградского ГПУ Мессингом... Еще два года тому назад мы обращали внимание на деятельность этой дамы. Так, в номере 25 «Борьбы за Россию»... мы писали... артистка Н. С. Рашевская и Р. Я. Ушакова. Мы не знаем, приезжают ли эти привилегированные дамы за границу только для отдохновения и развлечения или попутно им даются какие-либо поручения по завязыванию связей... Соответствующая деятельность их в Петрограде во всяком случае не вызывает никаких сомнений у лиц, со слов которых мы печатаем настоящее предостережение».
       Во многих случаях В. Л. Бурцев оказался прав (вспомним истории похищения генерала А. П. Кутепова и позже генерала Е. К. Миллера)8. И это сплошь и рядом вызывало у эмиграции подозрения и кривотолки. Очень запомнился первый год пребывания Александра Константиновича на Западе. Дочь министра при царствовании Александра II и сестра видного деятеля кадетской партии В. Д. Набокова — В. Пыхачева (урожд. Набокова) выпустила свои воспоминания с предисловием румынской королевы Марии. Описывая Мариинский театр, где Глазунов продолжал дирижировать, она называет его «ближайшим другом всех главарей ГПУ, прокуроров и всех Неронов вообще»9. Утешало лишь, что литературные критики отнеслись к воспоминаниям примерно в том же духе, как Кл. 3-ов в «Воле Россш» (Париж, 1929, V—VI номер): «Политическая же неграмотность, предрассудки помещичьего круга и озлобленность придают всей книге неприятный характер...»

       Но литературных критиков среди миллионной эмиграции было не так уж много, а злостная и беспочвенная ложь пошла гулять.
       Происходят частные встречи с пианистом Николаем Андреевичем Орловым. В его квартире 4 октября 1931 года Александр Константинович впервые сыграл «публично» свой Виолончельный концерт. Присутствовали, как слушатели и гости, Н. К. Метнер и Ю. Э. Конюс с супругами.
       В первую неделю ноября состоялась поездка в Амстердам, где Глазунова чествовал прекрасный оркестр «Concertgebouw». Была исполнена Четвертая симфония под управлением В. Менгельберга, а второй частью (поэма «Весна» и Скрипичный концерт) дирижировал сам Александр Константинович. Накануне Глазунов внезапно заболел. Несмотря на высокую температуру, он вышел на сцену, что вызвало у музыкантов невероятную приподнятость духа, и, может быть, именно поэтому играли как нельзя лучше. Возвращение в Париж задержалось на две недели.
       Напоминали о недомогании ноги. Первые утренние шаги давались Александру Константиновичу с большим трудом, но потом все успокаивалось. Диагноз он поставил себе сам: «Больше всего похоже на ревматизм и невралгию».
       В Париже ждало приглашение на 29 ноября посетить вечер в Музыкальном клубе в Лондоне. Глазунов дал согласие и предложил сыграть Второй фортепианный концерт на двух роялях вместе со мной. Поездка была удачной и пребывание в Англии ничем и никак не омрачилось: «Чувствую себя абсолютно здоровым».
       Декабрь прошел в Париже в интенсивном общении с музыкальным миром. Александр Константинович в зале «Плейель» слушал «Концертную музыку» Хиндемита — отвратительную какофонию. Я сделал вид, что слушаю сосредоточенно, приложив левую руку к щеке и крепко зажав большим пальцем левое ухо. Это облегчало мне выносить собачьи звуки...»10.
       9 декабря родители навестили чету Метнеров в Монморанси, где Александр Константинович всегда наслаждался прелестью загородной обстановки. Это было накануне берлинского суда между беляевцами и наследницами11. «Очень неприятно, дорого и противно», — констатировал в связи с этим отец, ведь проведенный день у Н. К. Метнера, помимо желания, касался главным образом этой темы.
       Из Ленинграда прислали партитуру Мазурки для скрипки с оркестром, и Александр Константинович начал вести переговоры о ее издании у Адлера в Берлине, ибо: «Беляевцы не при деньгах».
       Глазунов посещает репетицию восходящего И. Менухина и выносит заключение: «Талант большой, но с первого раза не могу разобраться. Он играл Баха и Моцарта. Надо послушать Бетховена и других»12.
       Врачи определяют у Александра Константиновича экзему левой ноги, которая не поддается лечению. Приходится много лежать, и это сказывается на его настроении и работе. 11 февраля 1932 года он сообщает мне: «Постепенно, сидя дома, я одичал, и когда третьего дня меня вывезли в зал Гаво, где я аккомпанировал на юбилее художника Коровина певице Садовской, я чувствовал себя смущенным и расстроенным. Обычная сутолока и бестолковщина на юбилейных концертах, притом устраиваемых русскими, меня очень утомила. Всех нас, артистов, торопили и просили сокращать программы, а «оратели» говорили без конца. Коровина чествовали очень серьезно, но я не выходил на эстраду вторично и не попал на фотографию... Виделся с Медеей Фигнер... со Спесивцевой13. мило танцевавшей с молодым Лифарем... Шаляпин прислал развязные стишки...»

       Приходит утешительное сообщение от Пабло Казальса: он начал разучивать посвященный ему Виолончельный концерт. В конце февраля А. К. Глазунов посетил концерт Н. Метнера: «Сочинения его не очень всем доступны, но пианист он первоклассный и умеет пользоваться эффектами фортепиано», — констатировал он впоследствии.
       Отношения с Н. Черепниным и Н. Арцыбушевым подыспортились, они рассматривали дела Беляевского издательства как свои собственные и вмешивались даже в личную жизнь Александра Константиновича. Душевное состояние композитора отражается как нельзя лучше в письме от 9 марта 1932 года: «Как русский, я очень страдаю, что нет родины и приходится скитаться вне ее без определенной цели. Болезнь свою переношу пока довольно терпеливо, но что будет дальше, когда терпение лопнет...»
       Запад будет тверд в своих законах. Приглашать на выступления больного композитора, даже и с мировым именем, считалось большим риском. Среди устроителей концертов, директоров и импресарио быстро разошлись сообщения о срывавшихся из-за болезни выступлениях, и мало кто изъявлял желание приглашать — а вдруг снова срыв. Публика в эти тяжелые тридцатые годы растаяла, и сохранившийся круг любителей отдавал предпочтение выступлениям самих композиторов, а небольшая кучка этих знаменитостей исполняла главным образом самих себя. Для постоянных турне с дальними маршрутами нужно быть и здоровым, и молодым. Болезни же у А. К. Глазунова не унимались. Но несмотря на все печали и горести, он оставался тем добрым и сердечным человеком, каким его знали по прежним временам. Об этом, о том, как он ценил дружбу, свидетельствует письмо Александра Константиновича к Сергею Васильевичу Рахманинову:
       «В самый разгар революции я подружился с Павлом Коханским, которого считаю отличным скрипачом и талантливым музыкантом. Я сыграл ему по эскизу свою мазурку, сочиненную мною много лет раньше. Она ему понравилась, и я возымел желание привести ее в порядок, оркестровать и при первой возможности до его отъезда из России услышать ее в его исполнении. К счастью, такой случай скоро представился в Петербурге и Москве. Коханский сделал мне некоторые весьма ценные указания касательно скрипичной партии, и я посвятил ему свое произведение. Несмотря на многолетнюю разлуку, в дружбе нашей с ним не произошло никаких перемен.
       Когда мы с тобой советовались относительно Хейфеца и Цимбалиста, которые в Америке пользуются несравненно большей славой (они виртуозы), нежели Коханский, то мне как-то стало больно обойти Коханского, с одной стороны, а с другой — связать себя некоторым обязательством по отношению к упомянутым виртуозам, которых я, конечно, высоко ценю. Вот почему я просил бы Тебя с ними относительно исполнения мазурки в Америке с целью ее пропаганды не говорить»<«FONT SIZE="-1">14.

       1932 год — сплошные болезни. А. К. Глазунов едва может передвигаться, отменяются любые выезды. К экземе прибавилась опухоль на правой ступне, кожа лопалась. Но он не сдавался так легко и продолжал работать над Квартетом для четырех саксофонов.
       «..Стал отвратительно спать... перестал выходить из дому... Память стала мне изменять, и мне стоило громадных усилий, чтобы вспомнить какую-нибудь улицу Питера...»15.
       В самом начале августа приехал обеспокоенный состоянием здоровья Глазунова, чрезвычайно добрый и милый друг его — А. А. Винклер. За несколько дней пребывания в доме Александра Константиновича ему удалось не только приподнять настроение, но вместе с Ольгой Николаевной погрузить (в прямом смысле) больного композитора в такси и покатать по Булонскому лесу.
       «Усердно читаю о событиях в Германии. Здешние газеты пока еще ничем не пугают. Пишут, что в Берлине спокойно и что германский народ не склонен к протесту. Во всяком случае советую тебе быть осторожной», — пишет мне отец в Берлин 14 сентября 1932 года.
       А в Германии действительно неспокойно. Чувствуется, что Гитлер может прийти к власти, и многие становятся «перебежчиками», примыкают к его лагерю. Многие пока еще выжидают, но уже проводят «осторожную политику», чтоб не повредить себе в будущем.
       «За последнее время болят и суставы в руках, и мне трудно вертеть руками. Думаю, что сейчас я бы не был в состоянии дирижировать... Отчего «Фуртя» не будет дирижировать моим виолончельным концертом? Тут какая-нибудь политика! Кто такое дирижер Иохум, которого так проталкивают в филармонии? Не Гитлер ли?..»16.
       В Русской консерватории в Париже в начале октября играл Владимир Горовиц, который лично пригласил Александра Константиновича на свой концерт. Отцу очень хотелось послушать его, но болезни и плохая погода не позволили.
       Неутомимая Ольга Николаевна последние месяцы усиленно искала новую квартиру. Оставаться с больным супругом в холодном жилище с вечными сквозняками и каменным полом было немыслимо.
       8 ноября 1932 года состоялся переезд. Новая квартира располагалась вблизи Булонского леса на улице Трансвааль, Булоньсюр-Сен (11, rue du Transwaal, Boul. s/S).
       К весне 1933 года Александру Константиновичу становится немножко легче. Вновь гостит у него А. А. Винклер — 9 марта в зале «Гаво» (Gaveau) он играл свою сонату со скрипачкой Мантейфель.
       Начались ежедневные прогулки в Булонском лесу с прилегающими к нему оранжереями барона Ротшильда. 23 апреля Глазунов вместе с супругой присутствует как почетный гость на освящении помещения Русской консерватории. С двойной радостью приветствует его принцесса Елена Заксен-Альтенбургская, сама вышедшая «в свет» после длительной болезни. 27 мая Александр Константинович исполнил в консерватории свою Русскую фантазию вместе с Лишке на двух роялях

       Он посетил концерт С. В. Рахманинова. На него произвело большое впечатление мастерство исполнения, особенно понравилась шопеновская баллада: «Все-таки Рахманинов один из первых пианистов и звучность его поражающая»17.
       В это время А. К. Глазунов пишет воспоминания о Н. А. Римском-Корсакове по случаю 25-летия со дня его смерти, которые и прочитал 10 июня во Французской академии искусств.
       Часто приходят в гости братья Конюс. По четвергам Александр Константинович вновь посещает Беляевские заседания. Он присутствует на репетиции концерта сына Н. Черепнина — Александра. «В продолжение всей пьесы был всего один чистый аккорд, но некоторые затем мне показались занимательными, и я как-то не слишком устал от какофонии», — сообщает он мне о Третьем концерте А. Н. Черепнина.
       В конце сентября Глазуновы навещают Метнеров, которые жили близко, не более чем в трех километрах, но поездка к ним с пересадками отнимала около двух часов. От нового жилища Метнеров они пришли в полный ужас: «Комнаты — какие-то чуланы на песке без фундамента. Лестница, ведущая в спальни во 2 и 3-ий этажи — ужасна. Вероятно, в квартире будет сыро и холодно. Когда хозяева настойчиво расспрашивали нас о достоинствах нового их жилища, перед самым ужином раздался легкий треск, и электричество погасло, конечно, на весь вечер. Достали свечу, и при слабом свете, как в годы нашей революции, просидели за столом... около часа»18.
       Несмотря ни на что («мысли мои о музыке моей переживают вялость, не то что полгода тому назад, когда я кончал «Саксофонию»19), Александр Константинович пишет часто исполняющуюся на Западе пьесу Роете Epique («Эпическая поэма»)20. и посвящает ее Академии искусств.
       14 октября Глазунов дирижировал в парижском зале «Паделу» (Pasdeloup) свой Виолончельный концерт с участием Эйзенберга, ученика П. Казальса. Двум концертам (с различной программой) дирекция отвела всего три репетиции, и дирижер Хассельманс, выступавший вместе с композитором, сделал все возможное, чтобы выкроить лишних полчаса для Александра Константиновича. Эйзенберг знал свою партию «назубок», играл очень ритмично и музыкально. Автору и солисту пришлось выходить очень много раз на вызовы, которые никак не смолкали. «Дирижируя почти после 2-х годовалого перерыва... я вскоре вошел в колею»21, — сообщал отец.
       Самочувствие к этому времени вроде бы улучшилось, но экзема перешла вдруг на правый бок. Инспекция по налогам стала требовать выплат от доходов, которых Глазуновы до тех пор не начали платить. А денег почти что не было. Врачи, лекарства, смена квартир, редчайшие поездки на курорты, дороговизна жизни поглощали полностью все доходы.
       Академия искусств по собственной инициативе устроила концерт из камерных произведений Глазунова (исполнялся Седьмой квартет). Автора приветствовал 90-летний композитор Шарль Видор, непременный секретарь Академии, который сидя дирижировал концерт. Несмотря на это, движения древнего маэстро были очень уверенны и оркестр его слушался.
       В предпоследний день декабря А. К. Глазунов побывал на репетиции своей Пятой симфонии в зале «Паделу» под управлением итальянского дирижера Копполы.
       1934 год начался сильным гриппом с бронхитом и невероятной зубной болью. Продолжавшийся процесс по беляевскому делу выматывал и все силы, и деньги. Повестка, по которой Александра Константиновича в качестве члена Попечительного совета беляевцев 9 января вызывали в суд, вновь сильно расстроила его.
       13 января Глазуновы посещают зал «Колонн» (Colonne), где скрипач Куленкампф исполнял концерт композитора, а в заключение вечера Александр Константинович даже рискнул направиться на день рождения к Терезе Лешетицкой.
       Тогда же композитора посетил дома датский саксофонист Сигурд Рашер, и под его влиянием Глазунов соглашается приступить к сочинению Концерта для саксофона-альта.

       В начале марта гостит у Глазуновых бывший профессор органа в Петербурге Я. Я. Гандшин.
       23 марта Рахманинов пригласил Александра Константиновича на свой концерт, прошедший с большим успехом. После выступления был торжественный ужин у дочерей Сергея Васильевича - Александр Константинович чувствовал себя настолько хорошо, что ушел только во втором часу. Ольге Николаевне вечер показался довольно скучным, но она с радостью оставалась из-за приподнятого настроения супруга. Что касается концерта, то Глазунов сообщает в письме от 24 марта 1934 года:
       «Отдавая должное мастерству Рахманинова, с которым он владеет инструментом, его умению извлекать прекрасную звучность благодаря искусной педализации, я должен признаться, что 1 половиной программы, до его собственных сочинений и Листа, где Р. оказался на высоте, я остался неудовлетворенным... Сочинения Р. с точки зрения композиторской техники — несовершенны. Местами точно Мусоргский. Но без его ярости».
       Глазунов усиленно работает над Концертом для саксофона. В конце мая он многократно посещает репетиции Артуро Тосканини, с особенной теплотой отнесшегося к нему. Тут же он знакомится с Отторино Респиги (довольно хорошо владеющим русским языком) , который сразу же пригласил Глазунова на премьеру своей оперы «Мария Египетская».
       В очередной раз присутствует Александр Константинович на концертах Горовица.
       В июне-июле в Париже находится критик и музыковед Отто фон Риземан, который решил писать биографию Глазунова на английском языке. Работа в первые дни продвигалась довольно успешно. Уже были записаны впечатления от концерта на выставке в ра-риже в 1889 году, посещения дачи в Царском, где гостя принимал П. И. Чайковский, но потом наступила усталость, стала изменять память. На протяжении всего этого времени фон Риземан довольно часто катал Глазуновых на собственном автомобиле по городу и окрестностям. Поездки освежали и подбадривали Александра Константиновича.
       Вместе они посетили Сен-Жермен, Медон, Версаль, где у входа в парк их встретил А. А. Зилоти и показал знаменитые фонтаны. Биография стала вновь продвигаться усиленными темпами, речь пошла уже о Петербургской консерватории.
       Фон Риземан вернулся в Швейцарию и должен был возвратиться осенью для продолжения работы.
       Поступило приглашение из Софии для совместного выступления с Прокофьевым, но: «Ты знаешь, что мне такое совместительство не по вкусу, и потому я не знал, что ответить, и промолчал, не желая выдавать своих тайн»22.
       В начале августа Глазуновы уехали на два дня в Руан, где им показывал город знаменитый органист и композитор Марсель Дюпре, местный уроженец. Александр Константинович называл его «чудом Парижа» и позже написал и посвятил ему Фантазию для органа.
       9 сентября А. К. Глазунов окончил в эскизе Концерт для саксофона и в этот же вечер сыграл его для Н. К. Метнера (все время делавшего замечания касательно формы). Александр Константинович посвятил его С. Рашеру, исполнившему Концерт позже в Англии и Скандинавии. (В Париже играл его Мюль — лучший солист из «Республиканской гвардии».)
       В конце сентября Рахманинов сообщил по телефону, что фон Риземан серьезно заболел, вскоре поступило сообщение о его кончине в Люцерне от грудной жабы. Работа по составлению биографии была навсегда прервана, а записи автора бесследно затерялись23. 21 октября в театре «Шатле» (Chatelet) выступал Н. Мильштейн с Концертом Глазунова. «Он большой виртуоз, но все-таки думает, что техническая сторона перевешивает чисто художественную. Первую половину концерта он играл превосходно...» — записывает Александр Константинович.
       В середине декабря Глазунов посетил Русскую консерваторию, где исполняли его Саксофонный квартет, посвященный парижской «Республиканской гвардии».
       1935 год связан с большим упадком сил. Приходится отменить намечавшиеся концертные поездки в Ригу, Таллинн и Каунас. В залах Парижа в это время исполняют Пятую и Шестую симфонии, «Роете Epique», «Стеньку Разина» и многое другое. Неутомимый старичок Шарль Видор устроил в историческом Павильоне де Каэн вечер произведений Александра Константиновича, что вызвало у композитора радостное настроение. Он посещает разные репетиции и присутствует на некоторых концертах.

       7 августа скончался А. А. Винклер, и А. К. Глазунов был крайне огорчен, «так как мне передвигаться трудно, не удалось отреагировать на это печальное событие» (Винклер жил и умер в Безансоне, а поездка туда в то время длилась около семи часов).
       Марсель Дюпре посещает Александра Константиновича, который сыграл ему у себя дома законченную весной Органную фантазию (поначалу он собирался сыграть ее в доме М. Дюпре в Медоне, где имелся громадный орган).
       Состояние здоровья ухудшается: простуды, боли и экзема уха, экзема лица, воспаление вен. Доктора запрещают читать и писать, приходится носить темные очки. Он не может не только ходить или стоять, больно даже лежать. Играть на фортепиано Александр Константинович может главным образом левой рукой. И все же ему удается, хоть и с величайшим трудом, принять участие в конкурсе шестнадцати трио по случаю 50-летия издательства М. Беляева.

       В Париже в это время с наслаждением пересказывают историю балерины Семеновой, жены советского чиновника Карахана24. Даже пресса вскользь отмечала ее бестактность: выходя раскланиваться, она не пожелала подать руки своему партнеру Сержу Лифарю. Но публика оценила сей жест иначе и устроила Лифарю восторженную овацию. А произошло следующее. Семенова хотела дать какое-то указание дирижеру и обратилась к нему со словами: «Товарищ дирижер!» Лифарь захотел исправить столь не западное обращение: «Мадам, во Франции не принято говорить «товарищ». Тогда Семенова решила не подавать руки «белогвардейцу-контрреволюционеру».
       8 января 1936 года Александр Константинович посылает чете Метнеров поздравительное письмо:
       «...примите самые горячие поздравления и наилучшие пожелания к Новому високосному году, число которого делится на самые простые множители 2 и 11, что говорит к благополучию. За все время я отлучался лишь по обязанности в Русскую Консерваторию, где происходило проигрывание... на Беляевском конкурсе 16 фортепианных трио. Ощущаю душевный голод от отсутствия бесед с Вами. Сейчас живущие музыканты либо ударились в модернизм в худшем смысле, либо «качаются».
       21 февраля на аукционе Друо проходила продажа автографов, в том числе бьиги проданы три письма Бородина (из переписки его в 1884 году с одним иностранным дирижером). В одном из них он писал о Глазунове:
       «Вы хотите знать, есть ли в новой русской школе талантливые молодые композиторы. Начну с самого молодого. Я назову Вам, прежде всего, Александра Глазунова. Это талант совершенно исключительный. Будучи еще гимназистом, пятнадцатилетним мальчиком, он владел уже полностью консерваторской наукой; он владел в совершенстве гармонией, контрапунктом, формой, инструментовкой, музыкальной литературой. Одаренный феноменальной памятью, он знал наизусть все самые замечательные музыкальные произведения...»
       3 марта Рахманинов играл в зале «Плейель», сбор от концерта предназначался в пользу русских благотворительных организаций во Франции. Александр Константинович намеревался посетить концерт, но чувствовал себя настолько худо, что вообще не мог покинуть квартиру. Нужно было беречь последние силы: афиши и газеты сообщали, что симфонический оркестр «Lamoureux» свой очередной концерт даст 21 марта в зале «Гаво» и посвящает его 70-летию со дня рождения Глазунова.
       А русский Париж жил своей жизнью. Главной темой разговоров была кончина (2 марта) в Аморбахе (Бавария) Великой Княгини Виктории Федоровны, супруги главы Императорской Фамилии Великого Князя Кирилла Владимировича.
       А в тридцати минутах езды от Парижа в Нуази-Ле-Гран в это время мать Мария25 и Ф. Т. Пьянов, возглавлявший «Православное Дело», заканчивали подготовку к открытию дома отдыха для выздоравливающих туберкулезных больных. Среди русских, с их особо тяжелым положением беженцев, туберкулез являлся одной из главных болезней, и «Православное Дело», само не располагающее никакими средствами, решилось на столь нужный шаг.
       А друзья и враги бывшего главы Временного правительства А. Ф. Керенского доставали билеты на его доклад 7 марта в зале «Социального музея» на тему: «Гибель царской семьи».
       8 марта состояние здоровья Александра Константиновича настолько ухудшилось, что его увезли в клинику Вилла Боргезе в Пари-Нёйи (Paris-Neuilly). После довольно тяжелой недели наступило улучшение, но в ночь на 21 марта случился тяжелый приступ уремии. Мы дежурили у его кровати всю ночь, и в 8 часов утра он тихо и мирно скончался на мамочкиных руках.
       Вечером зал «Гаво» был переполнен, и дирижер оркестра «Ламуре» Эжен Биго сообщил публике о кончине Александра Константиновича Глазунова. Назначенный по поводу 70-летнего юбилея концерт звучал в память о великом композиторе.кончине Александра Константиновича Глазунова. Назначенный по поводу 70-летнего юбилея концерт звучал в память о великом композиторе.
       Заупокойная литургия и отпевание усопшего состоялись 24 марта в 10 часов утра в русском кафедральном храме св. Александра Невского. Служил митрополит Евлогий с протоиереями о. Смирновым и о. Сахаровым, архимандритом Никоном при протодьяконах Тихомирове и Уварове. Пел большой митрополичий хор под управлением Н. П. Афонского, к которому присоединились профессор Н. Н. Кедров, А. И. Мозжухин26 и И. К. Денисов.
       Храм был настолько переполнен, что более сотни присутствовавших оказались за его пределами. Гроб утопал в цветах: венки от семьи, от Музыкального общества, Русской консерватории в Париже, от беляевцев, Хора донских казаков С. А. Жарова27, В. и М. Фокиных, французских учреждений...
       Всех присутствовавших на отпевании не перечислить, но среди них были: Попечительный совет для поощрения русских композиторов и музыкантов (Н. В. Арцыбушев, Н. Н. Черепнин и Ф. А. Гартман); весь балет Монте-Карло во главе с директором Р. Блюмом, Верой Немчиновой, М. Фокиным; солисты и солистки Русской оперы в Париже во главе с директором — князем Церетели; Русская консерватория в полном составе во главе с председателем — князем С. М. Волконским; Российское музыкальное общество во главе с председателем Н. Ф. Алексинской; принцесса Е. Заксен-Альтенбургская: ряд известных французских дирижеров, композиторов и музыкантов — Марсель Дюпре, Шарль Видор, Эжен Биго, Анри Рабо, Адольф Бошо, Анри Кэн, М. Шамье.
       Среди известных лиц стоит также перечислить следующих: дочери С. В. Рахманинова — княгиня И. С. Волконская и Т. С. Конюс; князья В. Вяземский, С. Н. Гагарин, П. Оболенский, В. Трубецкой; бароны де Монтаньяк, Б. Э. Нольде, А. Вольф-Люденхаузен; граф Сюзор: В. А.28 и М. А. Маклаковы, П. Н.29 и Н. В. Милюковы, М. Гучкова; генерал Е. К. Миллер; адмиралы М. А. Кедров, П. Б. Муравьев и Лаказ; делегация лейб-гвардии Измайловского полка30; представители искусства — Медея Фигнер, Серж Лифарь, Ф. С. Акимеико, С. А. Жаров, А. Н. Бенуа, Н. А. Тэффи, А. Седых, Н. Аронсон (снявший посмертную маску), Н. В. Плевицкая...

       Владыка митрополит Евлогий в прощальном слове, говоря о национальном значении музыки А. К. Глазунова, указал на тот факт, что последним музыкальным произведением покойного было пасхальное песнопение, которое почивший собирался закончить ко дню Святой Пасхи.

       В 13 часов под пение «Святый Боже» гроб из церкви вынесли друзья и почитатели композитора, он был доставлен на кладбище Нуво Симетьер, де Нёйи (Nouveau Cimetiere de Neuilly). Согласно последней воле почившего на кладбище присутствовали только семья и близкие друзья. Под пение квартета профессора Н. Н. Кедрова состоялось погребение.
       «Опустивши в могилу нашего дорогого сотрудника и друга А. К. Глазунова — мы, Члены Совета, не можем не высказать в этом журнале ту глубокую скорбь, которую причиняет нашему Учреждению его кончина... Кончина Александра Константиновича прервала живую, преемственную связь Совета с самим завещателем, но пусть эта связь по примеру Александра Константиновича сохранится духовно в полной неприкосновенности как для настоящего Совета, так и для всех его составов»31.
       В парижской газете «Последнiя новости» от 29 марта 1936 года появилась статья уже известной тогда журналистки и писательницы Нины Берберовой:
       «...Помню его дом на Казанской. Отец его умер, а мать в голодные годы революции, окруженная приживалками, после былого купеческого раздолья, голодала и холодала, была уже древней старухой, никого к себе не пускала, едва разговаривала с собственным сыном. В доме был полумрак, закрытые двери, узкие лестницы... И совсем другим был тот дом, где он жил и болел в Булони, откуда месяц тому назад его увезли в больницу.
       Окно выходило на далекую зелень парижских предместий. В кабинете, куда я не без робости вошла, стоял письменный стол, кресло, пианино... Он был единственный из тех, кого я имела счастье видеть, кто знал Чайковского, будучи вполне взрослым человеком, кто пил с ним у Палкина на ты, кто видел его в трудные минуты жизни. Они ехали вдвоем по Невскому на извозчике, ночью, после Шестой симфонии, и Глазунов молчал, потому что имел право не льстить Чайковскому. Он говорил о том, как Лядов («милый, очаровательный, умный, дорогой мой друг») и он, Глазунов, одно время были в Чайковского «влюблены», — он казался им самым «волшебным», волшебнее «наших всех».
       — Вы непременно об этом где-нибудь упомяните, — сказал он... Когдя я взглянула на часы, я увидела, что прошло два часа.
       Но он ни намеком, ни жестом не дал мне понять, что поздно... На прощание он протянул мне прекрасную руку и улыбнулся серьезным лицом и смотрел внимательными глазами, как я спускаюсь с лестницы».
       Вечером 24 марта в зале «Плейель» под покровительством французского генерала Марио пел Донской казачий хор С. А. Жарова. Доход от концерта предназначался в пользу Зарубежного союза русских инвалидов. Концерт сей они посвятили памяти Александра Константиновича Глазунова.

Елена Глазунова-Гюнтер