Время мчится неудержимо. Не за горами столетие со дня рождения Голубовской, и вот уже почти пятнадцать лет минуло со дня ее кончины. За это время память о ней не угасла, а изданный усилиями ее преданной ученицы Е. Бронфин сборник трудов Надежды Иосифовны о фортепианном исполнительстве (включающий в себя и уже известную, высоко оцененную музыкантами работу о педализации) становится живым явлением сегодняшней художественной жизни.
Эти краткие заметки — дань почтения и благодарности замечательной пианистке за наше многолетнее дружеское общение. «У Надежды Иосифовны по каждому поводу — собственное мнение», — эту фразу мне доводилось слышать не раз. Иные произносили ее с трудно скрываемым раздражением, иные — и таких было большинство — с глубоким уважением. Надежда Иосифовна соглашалась с такой характеристикой. Да и могла ли не согласиться, коли нередко случалось, что в спорах она оставалась в одиночестве. Это ее, впрочем, нисколько не смущало, ибо важны для нее были не количество и общественный вес оппонентов, а их аргументы.
Рассказывая мне о поре своего учения и артистического формирования, она утверждала: «Я — самоучка». Не то чтобы она забывала своих учителей — нет, она помнила их и была им благодарна, но главным образом — за то, что они не прибегали к диктату, не форсировали и не натаскивали, давая возможность проявиться присущему ей от природы свойству характера: до всего доходить собственным разумением.
У Надежды Иосифовны был необыкновенно живой, подвижной, цепкий ум. Питательной средой этого ума были обширнейшие познания. Владея несколькими языками, Надежда Иосифовна читала литературу в подлинниках. («Я жалею людей, которые не могут по-немецки прочесть «Волшебную гору» Томаса Манна», — заметила она как-то). Ее эрудиция в специальной области была удивительной. Заинтересовавшись, скажем, историей создания Реквиема Моцарта и выдвинув свою точку зрения (согласно которой гениальный автор окончил свое последнее сочинение), она изучила источники вплоть до провинциальных немецких журналов начала прошлого века.
Круг вопросов, которые ее интересовали, был необъятным. Для того чтобы достать нужную книгу, побывать на художественной выставке, посмотреть спектакль или фильм, она не щадила усилий. Чуждая чопорности, Надежда Иосифовна и в пожилые годы, как студентка, отправлялась за духовной пищей, если нужно, в другой конец города. Да что в другой конец города! На нее произвела глубокое впечатление еще на Конкурсе имени Чайковского игра В. Клиберна, и после его ленинградских выступлений она поехала за ним в Москву, чтобы побывать и там на его концертах. Дабы снова услышать И. Стерна, отправилась по его гастрольному маршруту в Ташкент! В последние годы жизни болезнь, лишившая ее возможности выходить из дому, не помешала ей следить за всеми новостями.
Великолепно одаренная от природы, Надежда Иосифовна тренировала свой ум и фантазию упражнениями, которые сама придумывала, замечательно сочиняла разного рода литературные шутки — пародии, акростихи, буриме. Вспоминаю, как однажды в Доме творчества композиторов в «Репино» все пришли в восторг от написанных ею по конкретному поводу, в связи со случившимся там происшествием отличных стихов «под Чуковского». Своеобразной гимнастикой ума служила для нее и игра в шахматы (факт ее интереса к шахматам широко известен по «Автобиографии»
Беседовать с Надеждой Иосифовной, следить за траекторией ее мысли всегда было очень интересно, особенно же тогда, когда ее точка зрения не совпадала с твоей и она в споре аргументировала свою позицию, выдвигая доказательства опять же неожиданные, нередко парадоксальные. С ее пристрастиями, вкусами, мнениями порой трудно было солидаризироваться: они действительно были субъективными. Натура артистическая, Надежда Иосифовна обладала творческой индивидуальностью, а индивидуальность — это сугубо избирательный подход к явлениям.
Я упоминал уже, что некоторых ее коллег раз дражала такая самостоятельность суждений, пристрастность художественных симпатий. Они склон ны были считать, что Голубовской руководит желание оставаться во что бы то ни стало оригинальной. Печальное заблуждение! Вот уж что было для нее не характерно, так это оригинальничанье. Ее заботило лишь одно — истина, а истина, как известно, всегда проста. Играя на эстраде, занимаясь с учениками, в статьях и докладах Голубовская только и делала, что освобождала истину от скрывающих ее наслоений. «В нотном тексте все сказано, — убеждала она. — Задача состоит лишь в том, чтобы прочесть его верно и полно». Ученики На дежды Иосифовны, постоянные посетители ее концертов (а таковых было немало, к их числу принадлежали и известные люди: певец И. Ершов, писатель В. Бианки, математик О. Ладыженская), могли бы напомнить десятки случаев, когда интерпретация, воспринимавшаяся как неожиданная и свежая, уходящая от распространенных трактовок, по существу представляла собой правильное, точное следование нотному тексту, прочитанному без предубеждения, очищенному от узаконенных привычкой искажений.
И в жизни, и на сцене Надежда Иосифовна была чужда актерскому наигрышу. Не только то, что она говорила, но и то, к а к говорила, всегда было правдиво и просто. Музицирование же для нее было столь же естественной формой проявления своего «Я», как и беседа. Ее никогда не приходилось упрашивать поиграть. Если был инструмент, она садилась и играла. В концерте ли, дома ли, в консерваторском ли классе — играла везде одинаково: проникновенно, отдаваясь душой музыке.
Среди многих композиторов, чью музыку она играла, двое великих были ей по-особому близки: Моцарт и Шуберт. Они освещали весь долгий жизненный путь пианистки. Глубоко, до мельчайших технических деталей, продумывала и передумывала она смысл их творчества и свое к нему отношение. Свидетельство тому — многочисленные доклады и статьи. Но «учености», мнимого интеллектуализма не ощущалось в исполнении ею Моцарта и Шуберта. Была высшая мудрость простоты, была гармония драмы и покоя, возвышенного и земного, временного и вечного, целого и частностей, разума и чувства. Мне кажется, что моцартовское и шубертовское начала присутствовали и в интерпретации пианисткой сочинений других композиторов, скажем, G-dur'ного Концерта Бетховена, произведений Шумана и Шопена.
Одно артистическое качество Надежда Иосифовна по-особому ценила в любимых ею музыкантах. Помню, она обращала мое внимание на наличие этого качества у прекрасной канадской певицы Луиз Маршалл: «Она поет необычайно выразительно, но всегда сохраняется ощущение, что она может дать больше, что в душе ее — еще не растраченный запас сил». Подобное же ощущение сохраненного художественного потенциала возникало и тогда, когда слушали Голубовскую.
Надежда Иосифовна обладала огромной силой духа. Я убежден, что только эта сила позволила ей преодолеть в преклонном возрасте не один тяжкий недуг и заниматься творчеством до самых последних дней жизни. Когда через несколько дней после рокового концерта, во время которого с ней случился инсульт, я проник в больничную палату — глазам моим предстала печальная картина. Я был убежден, что из такого состояния выйти невозможно. Но Надежда Иосифовна с редкой настойчивостью боролась за жизнь — и выжила, а затем возвратилась к работе. Её только страшно огорчала невозможность играть правой рукой, и она настойчиво, но, увы, безуспешно тренировала эту руку.
Вспоминаю, что, когда Надежде Иосифовне было уже более восьмидесяти лет, в ответ на мой вопрос о ее самочувствии она ответила: «Плохо. Я всегда пользовалась репутацией выдержанного человека, которого не раздражает плохая игра учеников. Сегодня же я поймала себя на том, что непонятливость студентки вызвала у меня раздражение». Я лишь улыбнулся в ответ...
Правдивость и сила духа как главные свойства личности Надежды Иосифовны сочетались у нее с глубокой верой в человека, в могущество его таланта, в благородство его побуждений. Нет, она не идеализировала встречавшихся ей людей. Она легко распознавала человеческие пороки, давая им остроумные и ироничные характеристики, — и не за спиной носителей порока, а обычно обращаясь непосредственно к ним самим. Но всегда ее окружали и любили, тянулись к ней люди честные, люди возвышенного образа мыслей и действий. Они-то и питали ее оптимизм. На одном из своих юбилейных вечеров в Ленинградской консерватории, которой она была горячо предана на протяжении всей своей жизни, Надежда Иосифовна, отвечая на приветствия, сказала: «Я считаю свою жизнь счастливой. Я всегда занималась любимым делом. Меня всегда окружали люди, которым я была нужна».
Ныне, когда Надежды Иосифовны уже нет, я часто общаюсь с многочисленными ее учениками и учениками этих учеников. Все они, как правило, сверяют свои намерения и решения с теми принципами, которые воспитала в них Голубовская, все они постоянно задаются вопросом, а что бы сказала, как бы поступила в подобной ситуации Надежда Иосифовна, все черпают мудрость и вдохновение в оставленных ею трудах, нотных изданиях, записях лекций, в советах, прочно врезавшихся в память.
Что же, такую жизнь действительно можно назвать счастливой.
Михаил Бялик