Вернуться

     Раннего Мосолова у нас знают как автора снискавших шумную известность симфонического эпизода «Завод», Первого фортепианного концерта, вокальных циклов «Три детские сценки» и «Четыре газетных объявления». Но Александр Васильевич Мосолов был хорошо знаком московской публике 20-х годов и как фортепианный композитор. Музыка камерных залов, а для Москвы прежде всего фортепианная музыка, была в послереволюционное десятилетие подобна неиссякаемому руслу, вмещавшему в себе богатейшие традиции русского пианизма. Малый зал консерватории, зал Государственной академии художественных наук (ГАХН) на Пречистенке, 32, зал имени Моцарта - здесь была своя публика, которая и в годы революционных перемен в искусстве не мыслила себя без Скрябина, Метнера, Рахманинова. Здесь звучали произведения Ан. Александрова, Н. Мясковского, С. Фейнберга, С. Прокофьева. В этой атмосфере выросло и самое молодое поколение московских композиторов, и среди них В. Шебалин, Л. Половинкин, А. Мосолов. Имя Мосолова постоянно появлялось в концертных программах. Он сам охотно садился за рояль при исполнении своих романсов или инструментальных ансамблей. Что же касается чисто фортепианных произведений, то в те годы кроме него их чаще всего играла жена композитора, пианистка Е. Ф. Колобова.
     Питомец московской школы, Мосолов воспринял характерный для нее сумрачный «индивидуалистический эмоционализм» (И. Глебов), порожденный трагедийными концепциями предреволюционных военных лет (Третья соната Н. Мясковского, Шестая С. Фейнберга с эпиграфом из книги «Закат Европы» О. Шпенглера). Поражает склонность молодого человека к образам ночного и сумеречного в выборе текстов романсов, в колористически темном «освещении» фортепианной фактуры. В таком духе выдержаны «Два ноктюрна», соч. 15 (1926). М. Друскин - в то время активно концертирующий пианист, автор брошюры «Новая фортепианная музыка» - отметил в них «крайне любопытное урбанистическое преломление привычного представления о «ночной музыке»». Обращает внимание пианизм ноктюрнов, так же как и других фортепианных сочинений Мосолова, написанных до 1926 года. Возросший в традициях Скрябина, Фейнберга, он культивирует многорегистровое, гармоническое наполненное педальное звучание фортепиано, акустические обертоновые эффекты многозвучных аккордов и фигураций.
     Другой цикл миниатюр А. Мосолова - «Три пьески» и «Два танца» (соч. 23а и 23б), написанный годом позже, несет на себе следы стилистического перелома. «Встряхнулась» от сумеречного томления фортепианная фактура, открылось «свечение» верхнего регистра и, главное, появилась склонность к новой - антиромантической беспедальной звучности рояля, нарочито жесткой и сухой, впитавшей в себя и опыт дореволюционного фортепианного письма Стравинского, Прокофьева. Если звукогрозди, колокольные звучности педальной фактуры требовали для записи трех-четырех строчек (вместо традиционных двух), то теперь диапазон звучности мог быть охвачен одной рукой, либо это были две четкие линии; порой Мосолов записывал нотный текст на одной строке. «Три пьески» лаконизмом напоминают миниатюры Антона Веберна. Всем пьесам присущи мгновенные причудливые переходы настроения. Порыв сменяется чеканным остинато, токкатное изложение нарочито примитивной попевки - зачарованными аккордами-«сфинксами». «Танец» (№ 2 из соч. 23б) - это греза о вальсе в век, когда пришли иные ритмы, воспоминание то о стиле brillant, то о хрупком скрябинском облике вальса.
     Фортепианная соната была «жанром эпохи» - в этом можно убедиться, взглянув на московские программы концертов Ассоциации современной музыки (АСМ). Возможно, этим объясняется то, что все сонаты А. Мосолова писались «кучно» (1923 - 1925 гг.), как своего рода цикл из пяти опусов, еще в годы учения в консерватории. В своих сонатах композитор осваивал обе разновидности жанра: циклический (Вторая соната си минор, соч. 4 «Из старых тетрадей», Пятая соната ре минор, соч. 12) и одночастная (Первая соната до минор, соч. 3, Четвертая соната, соч. 11). Рукопись Третьей сонаты пока не найдена.
     В Четвертой сонате (1925) композитор достиг зрелого и лаконичного решения одночастной сонатной формы, построенной на основе двенадцатитоновой хроматической тональности. Усиленное внимание к конструктивному началу в гармонии позволило современникам говорить о конструктивизме Мосолова (так же как и Н. Рославца) в особом смысле, не имея в виду в данном случае причастности композитора к движению театрального конструктивизма 20-х годов, проявившейся в его оркестровой пьесе «Завод. Музыка машин». Но характерно, что гармоническая конструкция Четвертой сонаты, которая выявляется в первых же трех аккордах, как правило, не улавливается слухом. Доминирует впечатление спонтанного развертывания музыки. Внезапные смены темпа и характера изложения создают иллюзию скрытого сонатного цикла. Лавиноподобному началу сонаты противопоставлена лирика. Это - поэтичное сказывание, отстраненное и в то же время зачарованное созерцание, ворожащее, околдовывающее убаюкивание. Многие подобные темы из разных сонат Мосолова связывает пластика обольстительно-таинственных, «ядовитых» колыбельных.
     Четырехчастная Пятая соната (1915) монументальна по композиции и по фортепианному письму. Традиционное расположение частей в цикле - видоизмененная сонатная форма 1-й части, «Элегия», скерцо, финал - послужило основой для ярких стилистических контрастов и новаторских поисков в области гармонии, подобных тем, что имели место в Четвертой сонате. Стержнем первой части оказывается противопоставление бурно-порывистой темы и ее вариантов и «ворожащей» лирики, в которой движение словно бы застыло. В этой части поражают контрасты тембрового света, то темного, зловещего, то таинственно мерцающего. Вторая часть, названная «Элегией», задумана в духе оппозиции к законам жанра, излюбленного русскими композиторами начала века и самим Мосоловым. Ремарка indifferente (безучастно) наилучшим образом поясняет намерения автора. «Элегия» из Пятой сонаты пользовалась особой популярностью, часто бисировалась. Ее притягательная монотония строится на контрасте хроматической мелодии legato и остинатной аккордовой фактуры staccato в сопровождении, создающем «колеблющийся и в то же время неподвижный фон» (В. Беляев). Демоническое скерцо сменяется масштабным финалом. В нем композитор обретает выход из экзальтированной субъективности, из заколдованного круга постскрябинских эмоций в свежий, тогда еще совершенно новый для композитора мир фольклора. Этот прорыв к фольклору поднят в Пятой сонате до уровня мировоззренческой концепции. В финале Мосолов процитировал две народные мелодии: фрагмент туркменской пьесы для дутара «Бал-Саят» и свободный вариант русской игровой песни. Народный тематизм обеих песен включен композитором в сложную ладовую хроматику. Напев «Бал-Саят» звучит в многократном увеличении, сопровождаемый гулкими, яростными ударами - звуковыми пятнами в басу и в среднем регистре. В этой ритмической непреклонности, в этой дикой мощи слышится скифская поступь.
     В конце 20-х годов, когда в творчестве многих советских композиторов, в том числе и Мосолова, осуществился разрыв со скрябинской традицией, С. Прокофьев, остро реагирующий на все новое в музыкальном языке, все-таки назвал вещи раннего Мосолова «модернизмом вчерашнего дня». Сейчас мы обрели новый слух на музыку прошлого. В фортепианном наследии Мосолова 20-х годов мы открываем для себя свежую силу, влитую им в скрябинский звуковой мир, смелость композиторского изобретения и эмоциональную мощь, соединенные с органическим «чувством фортепиано».

И. Барсова


Опубликовано: А. Мосолов. Сочинения для фортепиано. «ФИРМА МЕЛОДИЯ», 1991

Вернуться

Используются технологии uCoz