«Возлюби человек человека».
Оратория в 10 частях для чтеца, солистов, смешанного и детского хоров, симфонического оркестра. Тексты и стихи Ч. Айтматова, Р. Гамзатова, И. Бергмана, О. Сулейманова, Е. Винокурова, Ю. Друниной, Ю. Кима, Т. Вулфа.
Новая оратория одного из признанных лидеров казахстанской композиторской школы Газизы Жубановой вызвала среди тех, кто был на премьере, суждения различного толка; иные из них расходились друг с другом довольно резко. Разные оценки большого, сложного, философски насыщенного сочинения, каким является оратория Г. Жубановой, вещь естественная. Характерно, однако, что в одном «плюрализме мнений» не было - в признании того, что из-под пера маститого композитора вышло произведение, еще раз (вслед за симфониями «Жигер» и «Остров женщин», Трио, Скрипичным и Фортепианным концертами и другими произведениями) удивившее органически, по-видимому, для их автора неприятием самоповтора и «почивания на
Не стану останавливаться на точках зрения, не совпадающих с моей, - пусть их авторы выскажутся сами. Попытаюсь аргументировать свою.
Не скрою, первое впечатление - в целом сильное, яркое - было, вместе с тем, беспокойно-неполным. Виной тому - явно несовершенное исполнение. Дефицит репетиций, перегруженность исполнителей, организационная суета - знакомые атрибуты атмосферы республиканских пленумов и съездов СК - особенно вредят сочинениям симфонических жанров с большим составом участников и технически сложной партитурой. Следует отдать должное главному дирижеру Государственного симфонического оркестра Казахской ССР Т. Абрашеву, и солистам Оперного театра имени Абая М. Магавину, Л. Аслановой, Х. Калиламбековой, Е. Серкебаеву, не без издержек, но в целом достаточно профессионально «собравших», а в отдельных фрагментах вдохновенно исполнивших эту сложную партитуру при одной неполной (т. е. без целостного прогона!) репетиции. Жаль, что для многих слушателей в оратории остались нераскрытые красоты...
Я же взяла авторскую партитуру.
Замысел сочинения грандиозен. Панорама образов огромна. В оркестровой прелюдии, открывающей ораторию, для меня предстал обобщенный лик Земли, с ее тревогами, заботами, надеждами. И голос чтеца, произносящий вибрирующие, как натянутая струна, айтматовские строки-вопросы: «Кто мы такие? Что ждет нас?» Ключевая фраза этого монолога: «Мы все сегодня в одной лодке, - а за бортом космическая бесконечность...» - начальный «восклицательный знак» произведения, смысловые лучи которого пронизывают, освещая и соединяя, все образы и сюжетные мотивы сложно построенного мира оратории.
Тщательно отобранные текстовые вставки между частями образуют в оратории линию всеобщей связи - не только сюжетно целесообразной, но и размыкающей произведение вовне, в жизнь. Так, от первого (айтматовского) монолога чтеца линия тянется к прекрасному газматовскому «Звезды ночи, звезды ночи...» и вливающемуся заклинанием двух последних набатно-колокольных строк: «Будь как совесть, будь как совесть // Не вернувшихся с войны» - в скорбную и страстную вторую часть («Есть у войны печальный день начальный»). Сухая информативность текста перед шестой частью («Таинственный мир Яномами»): «Между Венесуэлой и Бразилией, в недоступных горах Сурукуку живет индейское племя Яномами» - ведет от наполненного деловитым и радостным движением современного путешествия, способного «объять» «Африки, Франции, Азии (пятая часть «Кружись, айналайын, Земля моя»), к непонятному, экзотическому, будто выплывшему из седой предыстории цивилизации неведомому миру - хрупкому, незащищенному, ранимому.
Монолог, который читается между Интерлюдией и седьмой частью («Упала с неба большая звезда»), вводит смысловую линию фатального вторжения Хаоса на Землю (фрагмент откровения св. Иоанна). Картина грандиозной катастрофы, разворачивающаяся в седьмой часть - «разработочной середине» оратории, - решена в тонах высокой трагедии. Трагическая экспрессия высечена из сочетания мастерских описаний «полыхания подземного ада» (с использованием техники полифактурных импровизаций и алеаторики) и изломанных болью страдания речитативов меццо-сопрано соло, простирающихся от хроматических кружений отрешенно-сдержанных фраз до плача и вопля.
Переход от седьмой к восьмой части я отношу к лучшим страницам творчества Жубановой. В самом деле, как «состыковать» (представим себя на минуту в роли композитора) столь выразительную картину горя и хаоса, написанную в апокалиптических красках, с почти безмятежной радостью диатонического напева следующей части, с сияющими строками Р. Гамзатова «Я солнце пил, как люди воду, ступая по нагорьям лет...», избежав греха банальности, в который столь легко впасть в ситуации пресловутого контраста мрака и света.
Заключение седьмой части щемит душу: «И стоит опаленный Чернобыль, отражаясь в погибшей воде...» - и «осколки» украинской песни «Солнце низенько» (мужские голоса хора), словно едва уцелевшей в страшном пламени.
Но все же уцелевшей! Это ощущение рождается, когда осознаешь смысл текста чтеца: «Иоганн Себастьян Бах вернулся домой после длительного путешествия. За время его отсутствия умерли его жена и двое детей... В его дневнике появилась запись: «Господь всеблагой, не дай мне потерять радость!» Совершенно особый эффект истинности возникает здесь от значимого соседства «далековатых идей», которое, как известно, ценил еще Ломоносов... Я, как и автор оратории, убеждена, что путь от мрака атомной могилы, недра которой грозят поглотить солнце, к живой радости лежит через этические константы человеческой культуры, в которой Бах - одна из самых высоких вершин. Его молитва «Не дай мне потерять радость» - и за нас с вами.
И, наконец, - кульминационный и всеобъединяющий итог, достигнутый через навеянный стихами Гамзатова образ «жажды мира» («Покуда вертится Земля»), через заклинание в колыбельной девятой части («Только б не было больше войны...») и в десятой части - «Моление о мире». Глубина завоеванного слоя художественного подтекста здесь очень велика. Генеральная трагическая альтернатива оратории: МИР (лодка-дом, любовь, ребенок в колыбели, красота природы...) - ХАОС (космическая бесконечность, смерть, война, Хиросима, Чернобыль...) скрыто присутствует здесь в сильнейшем образе, запечатленном в строках: «Слезы горячие наши да одолеют броню...». Находит завершение и постоянно расширяющееся семантическое поле, связанное со словом «жажда», - от символов чистого источника («Я звезды пил...» в восьмой части) и многоликих образов чистоты («Звезды ночи», тропический девственный сад, «глубь таинственных озер»...) до метафорической жажды мира (девятая часть) и «жажды сожженных полей» в десятой части.
Существующая параллельно с «линией жажды» «линия радости», находит кульминационное завершение в цитате знаменитого бетховенского гимна «К радости». Именно им заканчивается оратория, и это заключение убеждает своей естественностью. Вся десятая часть не похожа на традиционный для оратории монументально-утвердительный финал. Бетховенский напев здесь чист и хрупок (детский хор), и даже своеобразно «вопросителен», ибо прозрачно и ясно соединен в контрапункте с проникновенной молитвой: «Не обмани, не убей, пожалей, возлюби человек человека...» Так в партитуре до самого конца следует вместе, переплетаясь, гимн радости и молитва о ее осуществлении...
Еще: об искренности интонации в оратории Г. Жубановой.
Она имеет, на мой взгляд, прочную, продуманную (но вначале, вероятно, интуитивно прочувствованную) основу. Это - жанр молитвы, который многолико присутствует в оратории, и прямо (фрагмент баховской молитвы «Не дай...») и в «пересказе» («Я Земле возлюбленной молюсь»), и тончайшими структурными и семантическими связями и «отблесками». Ведь, например, колыбельная, столь значимая в творчестве Жубановой вообще и неоднократно используемая в оратории, является «родной сестрой» молитвы, ибо восходит к тем же ритуальным корням оберегательных заклинаний.
Вообще в оратории ритуальное начало является одним из составляющих ее жанрового поля, что, конечно же, связано со стремлением использовать огромную, освященную мудростью веков энергию культовых форм. Думаю, этическая позиция, реализуемая здесь композитором, не могла быть проявленной иными жанровыми средствами. Оратория выросла из стремления сделать жгучим - как в страстной молитве - желание мира, равного по смыслу понятию жизни. И убеждает эта музыка еще своей недекларативностью, мудрым отсутствием «счастливого конца», подобно молитве, которая есть вопрошающая энергия желаемого и ожидание...
...Услышанная в послепремьерном обмене мнениями реплика: «Сложновато для широкой публики...» - родила во мне внутренний протест. Что есть сложность языка применительно к жанрам высокого искусства, не приспособленным, как известно, к каждодневному, суетному употреблению? Партитура Г. Жубановой требует внутреннего настроя, нравственного подъема (недаром в своих истоках оратория восходит к мессе!), и только воспринятая в этом состоянии она откроет все глубинные слои своего художественного мира.
С. ШУБИНА