В истории исполнительского искусства нет музыканта, чье творчество было бы таким тесным образом связано с присутствием рядом другого человека, как это было у пианистки Марии Юдиной. Выбор исполняемых пьес сплошь и рядом диктовался личностью другого — будь это П. А. Флоренский, для которого разучивался Моцарт, Б. Л. Пастернак, которому предназначались сочинения Брамса и Шопена, М. М. Бахтин, слушавший у Юдиной Баха, или А. И. Солженицын, кому посвящалось «избранное» — Бетховен, Шуберт, Бах... И это не просто дань любви к другу, к гению — в диалоге с ним испытывалась ценность собственной позиции, шла непрерывная духовная самопроверка. Вот откуда проистекала известная всем «прилипчивость» Юдиной к «великим» — они платили ей взаимной любовью; из этого «контрапункта гениальностей» рождалось бесконечное разнообразие и богатство ее игры.
       Разумеется, огромное влияние оказывала на пианистку личность композитора-единомышленника. Как правило, это было решающим при формировании программ, когда наряду с классикой предполагалось исполнение современной музыки. Потому-то в разные годы, на определенном отрезке времени (он мог быть коротким или продолжительным) доминировали пьесы современников: она играла Метнера на заре своей юности после встречи с ним, совпавшей с ее штудиями богословия и философии, увлеченно исполняла пьесы Щербачева, Шапорина, Богданова-Березовского, без устали играла сочинения М. Гнесина, надеясь найти в них «великие замыслы» (надежда, питаемая еще и великой женской страстью, вспыхнувшей у Юдиной в 1925 году)... Перебрасывая мост в наше время, назовем А. Локшина и А. Волконского, пьесы которых (особенно второго) с феноменальным упорством, невзирая ни на какие бюрократические рогатки, пробивались ею на концертную эстраду. Не забудем и Арво Пярта, с которым также связывались многие надежды, пусть ожидаемые Юдиной пьесы так и не были написаны: общение ограничилось бурной перепиской, имевшей большое значение для обоих.
       В этом созвездии, в этом ареале музыки XX века три имени сияли светом путеводных звезд: Прокофьев, Шостакович, Стравинский. Триада раз и навсегда определившая современный репертуар Юдиной. Конечно, если брать весь ее репертуар, то мы обнаружим, что немалое место в нем занимали и такие корифеи музыки XX века, как Барток и Хиндемит, Берг и Веберн. Добавим еще и авангардистов — Булеза, Штокхаузена, Ксенакиса, которыми пианистка интересовалась всерьез и пыталась разучивать. Но три русских гения определили основное в биографии Юдиной: слитность музыки и личной судьбы музыканта. Ведь каждый из трех нес в себе те «смыслы» (любимое слово Юдиной, подхваченное из немецкой культуры), которые касались ее внутреннего мира, судьбы нашего общества и отечества, духовных путей человечества.
       Любая из «трех дружб» заслуживает кропотливого изучения, так как добавляет кое-что важное и к биографиям великих композиторов. Попытаемся несколько условно обозначить архетипы каждой их них, преломленные в творчестве пианистки.
       Юдина — Шостакович: «человек в современном мире». Эпиграфом к этой теме могут послужить слова Марии Вениаминовны: «Не умираем ли мы вне человеколюбия?»
       Юдина — Стравинский: «вера и искусство». И эпиграф из Юдиной: «Все его партитуры пишутся Ad Magiorem Dei Gloriam (Во Славу Божию) и потому — они — для всех людей и неувядаемы...»
       Юдина — Прокофьев: «Россия». Один из ключевых моментов юдинского мировоззрения.
       В сердцевине темы «Юдина и Прокофьев» — не сусальное, ложнопатриотическое, а самоотверженное, остро трагическое чувство Родины. И то, что было сказано кинорежиссером Сергеем Эйзенштейном о Прокофьеве, поразительно близко тому, что исповедовала пианистка:
       «Прокофьев глубоко национален. Но национален он не квасом и щами условно-русского псевдореализма... Прокофьев национален строгостью традиций, восходящих к первобытному скифу и неповторимой чеканности резного камня XIII века на соборах Владимира и Суздаля. Национален восхождением к истокам формирования национального самосознания русского народа, отложившегося в великой народной мудрости фрески или иконописного мастерства Рублева. Вот почему так прекрасно звучит в его музыке древность — не через архаизм или стилизацию, но сквозь самые крайние и рискованные изломы ультрасовременного музыкального письма. Тут внутри самого Прокофьева такой же парадокс совпадения, какой мы видим, сталкивая икону с полотнами кубистов или живопись Пикассо с фресками Спас-Нередицы... Через эту свою первичность — глубоко национальный Прокофьев интернационален».
       Именно Юдина, человек церковный, тонко чувствовала нетленную красоту древней русской культуры: иконописи, храмовой архитектуры, хорового пения. И воспевала ее на тысячу ладов — и устно, и письменно: достаточно перечитать ее статью о «Картинках с выставки» Мусоргского, которую сегодня можно поставить в один ряд с работами кн. Е. Трубецкого о русской иконе... Корневое, народное, выраженное современным языком, захватило Юдину в музыке Прокофьева, как захватывало в живописи, театре, поэзии.
       Но и другие стороны прокофьевского творчества, кроме русских тем, русского мелоса, сугубо прокофьевского лиризма и элегичности, оказались близки Юдиной. Это и дерзкий, эпатирующий способ высказывания, остроумие, переходящее в язвительность. Динамика, моторность, ритмические контрасты — это и юдинская стихия, в которой она превосходно себя чувствовала...
       А еще их связывала любовь к программной музыке, к литературности в ней, зависимость от великих творений Шекспира, Пушкина, Достоевского — горячо почитаемых авторов, которые ставили и Прокофьева, и Юдину лицом к лицу с «вечными темами» жизни и смерти, борьбы добра и зла.
       ...Первая встреча Юдиной и Прокофьева, их знакомство состоялось довольно поздно. Юдина, которая на восемь лет была моложе Прокофьева, конечно, рано услыхала и его музыку, и его собственную игру. Они учились в одной консерватории, Петербургской. Были у них и общие педагоги. Анна Николаевна Есипова — второй профессор Юдиной (после 0. К. Калантаровой), а Прокофьев у Есиповой в 1914 году заканчивал консерваторию. Блестяще играл он на акте свой Первый концерт (Юдина второй год как училась), был удостоен премии Антона Рубинштейна, которую и Юдина ("пополам" с Софроницким) получит в 1921 году, оканчивая класс Л. В. Николаева. И у Прокофьева, и у Юдиной еще один выдающийся педагог — Н. Н. Черепнин, обучавший их дирижерскому искусству и чтению партитур. Оба всегда чтили эту незаурядную личность, не стеснявшую их индивидуальности, заметно выделявшиеся на общем фоне.
       Итак, музыку Прокофьева Юдина узнала рано, но сближение с ней не произошло. Бах — вот кто поглотил с юношеских лет музыкальные интересы пианистки. «Хорошо темперированный клавир» стал на многие годы ее настольной книгой. Как и Библия... Полифоническая музыка от Баха до Регера и Глазунова захватила тогда Юдину, но интересовала и та, которая, как ей казалось, отвечает ее тяге к метафизике. В программы ученических концертов она включает отнюдь не нашумевшие уже пьесы Прокофьева или Дебюсси, или первые опыты Щербачева, а философическую пьесу Черепнина с причудливым названием «Карнавал приютился у подножья колосса Мемнона».
       И все же и для Юдиной пришел черед музыки современной в полном смысле этого слова. Академизм был преодолен к середине двадцатых годов, когда изменился весь музыкальный быт Ленинграда. Разумеется, Бах оставался незыблемым в ее программах, на нем покоилось ее музыкальное мироощущение, но время открывало новые горизонты, и, новатор по духу, Юдина устремилась к ним... Сначала это были романсы Щербачева, Мясковского, Гнесина, Стравинского, исполнявшиеся в концертах Кружка друзей камерной музыки и Ленинградской ассоциации современной музыки К. Н. Дорлиак, С. В. Акимовой и другими певицами в содружестве с Юдиной. Но лавина «новой музыки» нарастала, и в сольных концертах ленинградских пианистов замелькали доселе неведомые имена. Прекрасный пианист А. Д. Каменский дал ряд первых исполнений музыки Стравинского и Хиндемита, первым в СССР исполнил Пятую сонату (1923) Прокофьева. Одаренный музыкант М. С. Друскин (будущий музыковед) пропагандировал того же Стравинского. Софроницкий открывал слушателям Скрябина разных лет, его малоизвестные опусы. Юдина играла Метнера. А 26 октября 1926 года с дирижером Н. Малько триумфально сыграла Фортепианный концерт Эрнста Кшенека.
       Увы, Юдина выступала на эстраде много меньше других музыкантов. Периодически «пропадала». Время проходило во встречах с богословами, иереями; иным вскоре суждено было исчезнуть... Потому-то Прокофьев, приехавший из-за рубежа в СССР в 1927 году на три месяца, в Ленинграде познакомился со многими музыкантами, но не с Юдиной. Уже в 1931 году, когда он из Парижа снова наводил мосты, рассылая в СССР свои новые фортепианные пьесы, в его списке пианистов были Фейнбрег, Оборин, Нейгауз, Софроницкий, но не было Юдиной. Впрочем, Н. Я. Мясковский тогда же рекомендовал ее Прокофьеву: «это пианистка очень одаренная и умная». И композитор прислушался и к незнакомой еще пианистке был уже расположен доброжелательно.
       9 апреля 1929 года в своем московском концерте (совместном с певицей С. В. Акимовой) Юдина впервые исполнила сонату Прокофьева — Пятую. 18 апреля повторила ее в ленинградском концерте в тройной по длительности для обычного концерта программе (так и будет у нее заведено и впредь), рядом с Бахом, Бетховеном, Франком, Метнером, Шуманом. И больше к этой сонате не возвращалась.
       Лишь через год, 9 марта 1930 года, Юдина вновь обратилась к Прокофьеву — на этот, раз играла Четвертую сонату, пожалуй, ее любимую. К слову, Четвертуй играла и до войны и во время войны — в Москве и в блокадном Ленинграде, включала в программы пятидесятых-шестидесятых годов.
       На этом концерте надо остановиться особо, так как для Юдиной он был историческим. Все, что игралось в тот вечер, исполнено ею было впервые: Лунная соната Бетховена, Интермеццо ля минор соч. 116 Брамса, Соната си-бемоль минор Шопена, Четвертая соната Прокофьева, «Картинки с выставки» Мусоргского — называем пьесы в порядке их исполнения и опускаем многочисленные бисы, тоже сыгранные в первый раз. В биографии Юдиной это был один из самых значимых вечеров — по содержащимся за каждым произведением «смыслам».
       Она играла в те дни, когда пересекались события, решающие как для пианистки лично, так и для страны, 1929-й — пик в разгроме церкви и ликвидации общин, не примкнувших к «обновленческой» официальной церкви. Шли повальные аресты и высылки священнослужителей и верующих, преданных патриарху Тихону (уже скончавшемуся к тому времени). Разгромлен был кружок «Воскресение», куда входила Юдина, пострадали многие ее друзья. Ждала ареста и Юдина, но не была арестована. К дню концерта она уже знала, что ее участь педагога и артистки решена: ровно через две недели «Красная газета» напечатала грубый фельетон о Юдиной — «Ряса у кафедры», а в мае она была изгнана из консерватории.
       Наложилось и «личное» — крушение надежд связать судьбу с Михаилом Фабиановичем Гнесиным. Рушилось всё, и концерт должен был это крушение продемонстрировать «всему миру». Лунная была прощанием с неразделенной любовью, как и ля-минорное интермеццо — песня «покинутой девушки». Соната Шопена с траурным маршем рассказала о народной трагедии, о том же - грандиозное творение Мусоргского, навсегда укоренившееся в программах Юдиной как повесть о России, о страданиях народа. Соната № 4, предшествовавшая «Картинкам», точно соответствовала настроению пианистки — и драматическое аллегро, и умиротворенное анданте, и острый, столь же бодрый, сколь и злой финал... Прокофьев здесь как бы подал руку Юдиной, открыто демонстрировавшей, что наступают зловещие времена.
       Концерт имел огромный успех. Очевидец его, любимая ученица и друг Анна Даниловна Артоболевская рассказывала, что перед началом концерта толпа жаждущих услышать Юдину стояла от Невского до самого входа в Большой зал филармонии, а после исполнения ее засыпали цветами и дарили... иконки, передавая их из зала.
       И снова современная музыка на три года исчезает из концертных программ Юдиной. Гонение на религию! «Я буду играть только Баха», — сказала себе Юдина и играла главным образом баховские сочинения, а рядом с ними — пьесы Бетховена, Шопена, Моцарта. Ибо Бах тоже изгонялся с эстрады как «опиум для народа». Каким-то чудом удавалось пианистке «пробивать» в реперткоме свои программы: возможно, имело значение расположение к ней иных из власть предержащих, например, Н. И. Бухарина, бывавшего на ее концертах, или незримое содействие Горького и Е. П. Пешковой, перед которыми она ходатайствовала за гонимых...
       Познакомились Юдина и Прокофьев весной 1933 года в Тифлисе. Прокофьев совершал очередной краткосрочный вояж по Советскому Союзу (окончательно из-за границы на родину он вернулся в 1936-м). Юдина жила и трудилась здесь после изгнания из консерватории. Она готовилась к этой встрече в предчувствии ее значительности. Вернувшись очень ненадолго в Ленинград в январе 1933 года, она буквально убегает обратно - настолько подозрительным было ее положение изгоя и для концертных организаций, и для местной милиции. Забрав с собой брата Бориса, тоже безработного, в панике она забывает в Ленинграде необходимое. С дороги, из Баку, она шлет письмо ближайшей подруге, историку Елене Чеславовне Скржинской, прося срочно переслать в Тифлис... чулки, брошь — подарок П. А. Флоренского, акварели Волошина с автографом, «изображение Данте», сборники стихов Вяч. Иванова и Пастернака и ноты Метнера и Прокофьева - его Вторую, Третью и Четвертую сонаты. Это было перед самым приездом Прокофьева в Закавказье.
       Она так и не сыграла там сонат Прокофьева — или ноты не дошли, или не успела выучить. Прокофьев услыхал ее Моцарта, Шопена и, разумеется, Баха. Он явился с поздравлениями за кулисы, а на следующий день в гостиничном номере, где остановился композитор, они переговорили о многом, Юдина посвятила Прокофьева в свои планы: она намерена сыграть Второй фортепианный концерт. Прокофьев обещал предоставить ей материал и обещание выполнил: ноты Юдина получила осенью в Москве.
       Она оказалась в Москве в конце лета из-за тяжелого кишечного заболевания, была госпитализирована. Казалось, все ее планы снова рушаться. Но попав из больницы в подмосковный санаторий «Узкое» (в первую неделю октября), Юдина на плохоньком рояле к восторгу, равно и к ужасу отдыхавших здесь ученых и высокопоставленных чиновников начинает учить Второй концерт. А случай исполнить его представился неожиданно и скоро, «Оркестр Мосфила», самый сыгранный в стране после ленинградского филармонического, с которым чаще всего в гастроли по стране направляли зарубежных дирижеров, пригласил Юдину участвовать в концертах американского дирижера Яши Горенштейна в Киеве. Юдина предложила дирижеру исполнить впервые в СССР Концерт № 2 Прокофьева.
       Горенштейн, одаренный дирижер-универсал, согласился. 2 ноября 1933 года в Киеве премьера концерта состоялась. С этого момента Второй концерт прочно вошел в репертуар Марии Вениаминовны. 16 марта 1935 года он был впервые исполнен ею в Москве в Колонном зале. Дирижировал Лео Гинзбург. Кроме Концерта Прокофьева и Первого концерта Чайковского она включила в программу новое для себя сочинение — Концерт Шумана. Если судить по рецензии А. Н. Дроздова, критика придирчивого («Советская музыка», 1935, № 5), концерт оказался удачным. А Сергей Сергеевич, присутствовавший в зале, через некоторое время подарил ей ноты пьесы «Вещь в себе», надписав их: «Марии Вениаминовне на память о ее исполнении 2-го концерта. СПРКФВ 12 апр. 1935»1.
       На благодарное письмо Юдиной композитор посылает ей ответ. Мы приводим его. Письмо написано в характерной прокофьевской транскрипции2.

Поленово 3 июл 1935

Дрг Map Венмн,

       Спcб p пьсм и з исполн 2-го кцр, Стршн рд, чт нкнц и диржр и орк отнелсь по срьзнму, а то в МСКВ бл тяжелй случай — по вине дирекции, дашей 11/2 peп, з чт я н раз потм колол еи глза. Я смущен, чт исплнние его тк терзает личн Вас, и жалею, чт Вы н будте игрть в Бку, во-првх, птму чт тм будт хрший фрцзск дирж Дезормьер, ктрй конечн отнстс внимтльно и мог бы бть Вам полезн дл згрнчных ангжмтв, а во-втрх, из его пргрм вычркнли мои симфчск вщи, чтб оствть 2-й кцрт. Втрое обстятс впрчм н существно, т. к. в авг. я сам буду диржрть там и игрть 3-й кцр, а первое более сущствно,
       Шлю Вм самй теплй привт и наилуч пжлн

Вш СПРКФВ

       6 апреля 1936 года Второй концерт снова был сыгран, на этот раз в Ленинграде, под управлением Фрица Штидри. Появилась только одна рецензия на этот концерт (о Юдиной как «неугодной» газеты и журналы старались не давать откликов; особенно трусливой была Москва) — В. М. Богданов-Березовский в журнале «Рабочий и театр», рецензируя выступление Ф. Штидри, нашел теплые слова и для Юдиной; исполнение, по его мнению, было «напряженным и глубоко вдумчивым».
       В середине тридцатых годов пианистка выступала редко — и концертов не давали, и заботы были все те же: помочь тем, чьи близкие были репрессированы или отправлены в ссылку (возила и сама им посылки). Но в эти свои редкие выступления она теперь уже неизменно включала пьесы Прокофьева: «Мимолетности», «Сказки старой бабушки», Гавот и другие мелочи и, конечно, «Вещь в себе», пьесу, записанную ею на пластинку в конце жизни. Именно ей Сергей Сергеевич доверил первое исполнение (после авторского в 1936 году), новых пьес «Мысли», соч. 62. Юдина играла их наряду с Четвертой сонатой Прокофьева в Большом зале Ленинградской филармонии 7 апреля 1937 года.
       15 апреля того же года под управлением Прокофьева в Ленинграде была впервые исполнена вторая симфоническая сюита из балета «Ромео и Джульетта». 23 апреля Юдина присутствовала на московской премьере сюиты (дирижировал Э. Сенкар). Музыка ошеломила — близостью к первоисточнику, ее любимому Шекспиру, ошеломила глубоким проникновением в трагедию разлуки, трагедию, в сущности, переживавшуюся тогда всей страной. Ибо не было семьи, в которую не врывался бы злой рок. И пианистка обращается к автору с просьбой создать для нее фортепианную редакцию сюиты. Юдиной, в сущности, посвящены эти десять пьес из балета, созданные летом 1937 года и исполненные сначала Прокофьевым, а 19 марта 1938 года Марией Вениаминовной по рукописи (пять из десяти пьес) вместе с Сонатой № 2 Прокофьева в Большом зале Ленинградской филармонии.
       Приближалась Декада советской музыки в Москве (ноябрь 1938 года). Юдина делает новое предложение Прокофьеву: сыграть с ним Второй фортепианный концерт. Прокофьев соглашается, и пианистка начинает тщательно готовиться. Не имея практически крыши над головой и своего рояля, она репетирует у друзей, нещадно эксплуатируя домашние инструменты, которые не всегда выдерживают ее форте... Концерт готовился главным образом в Ленинграде а квартире Е. Ч. Скржинской и в Филармонии, там же 21 ноября устраивается его «прогон» вместе с дирижером А. Стасевичем (публичное исполнение).
       Через неделю, 28 ноября, композитор и пианистка вместе выступают на эстраде Колонного зала Дома союзов. Это великолепное событие достаточно подробно описано в рецензиях. Вспоминает о нем и сама Мария Вениаминовна в очерке о Б. Л. Яворском спустя 30 лет: «Исполнение сие было полноценным, торжественным и праздничным. Мы бисировали скерцо и не только; я сыграла еще «Монтекки и Капулетти». Дирижер Г. Я. Юдин, племянник Марии Вениаминовны, поделился с автором этой статьи и таким воспоминанием: «Помню, как гениально она играла этот концерт в тридцать восьмом году. В зале все были ошеломлены. Рузя Шерешевский, мои друг, очень талантливый дирижер, подбежал к Оборину, Гилельсу, они с другими пианистами сидели в первом ряду, и восторженно воскликнул: «Что, лауреаты, съели! Вот как надо играть!» Мария Вениаминовна была только лауреатом премии А. Рубинштейна, больше никаких наград и званий она никогда не получала...
       Война на некоторое время разлучила Юдину и Прокофьева, но музыка Прокофьева теперь уже была неотделима от исполнительских замыслов пианистки. На радио и в концертах, почти ежедневно в характерных патриотических программах Юдиной наряду с шедеврами русской классики (Мусоргским, Бородиным, Глинкой) звучали сонаты Прокофьева, «Мимолетности» и другие сочинения. На экземпляре нот Второго концерта появляются ее красноречивые записи — она продолжает играть это авторское переложение для двух фортепиано. Первая запись сделана во время войны:
       «Нет великого Патрокла
       Жив презрительный Терсит»
       Памяти погибших смертью храбрых самых дорогих: Кирилла Салтыкова, Вячеслава Владимирова и мгновенно угасшего учителя Яворского.
       Москва, Ленинград, Киев. Ноябрь — декабрь 38 г.

Москва, апрель 1943.
(Дни великой воины)
Концерт-Реквием.

       Определяя Второй фортепианный концерт Прокофьева как Реквием, Юдина имела в виду первую часть с ее грандиозной каденцией. Посвящала она свое исполнение «самым дорогим»: К. Г. Салтыкову, жениху и ученику, погибшему в альпинистской катастрофе 28 июля 1939 года, студенту В. Владимирову, павшему на фронте в 1943 году, другу и наставнику, музыковеду Б. Л. Яворскому, умершему 26 ноября 1942 года в эвакуации. Эти «Патроклы» — мужественные люди — противопоставлялись «Терситам», трусам, спасавшим свою жизнь в тылу, в стороне от «великой войны»...
       Вторая запись сделана в 1948 году: «Возобновляю для Риги 23-го октября 48 г. через 10 лет и через 51/2 лет — Москва». Исполнение в Риге Второго концерта было знаменательным: оно предназначалось для конкретного человека, университетского профессора Юдиной Льва Платоновича Карсавина. У него в двадцатые годы она училась на историко-филологическом факультете. Именно ради встречи с ним она организовала свои гастроли в Латвии, а затем в Литве, где жил Л. П. Карсавин. Она встретилась с ним, он был на всех ее концертах... Думала ли тогда Юдина, что и это исполнение Второго концерта действительно уподобится реквиему? Пройдет два года, и Карсавин будет арестован, выслан и погибнет в Абези Коми АССР.
       Итак, сама поездка, исполнение Второго концерта совершились ради Карсавина. Это был как бы сговор Юдиной и Прокофьева, так как Сергей Сергеевич имел прямую почтовую связь - легальную связь, дозволенную лишь ему — с Францией и с родными Карсавина, его дочерью Марьяной Львовной и ее мужем Петром Петровичем Сувчинским. Благодаря Юдиной Сувчинские из писем Прокофьева узнавали о судьбе Льва Платоновича — в Париже в архиве Сувчинского хранятся эти письма.
       В конце войны Мария Вениаминовна, все еще не имевшая своего дома, была великодушно приглашена Сергеем Сергеевичем и его женой Мирой Александровной жить в их московской квартире (сами они обитали за городом, на Николиной горе). «Дружба с ним и его Мирой — подарок судьбы», — писала Юдина в 1946 году Е. Ч. Скржинской. (Нужно сказать, что и с первой женой Прокофьева Линой Ивановной она были близка всю жизнь, до конца своих дней.) В доме на Кутузовском Мария Вениаминовна подготовила ряд новых программ, одна из которых была украшена исполнением Восьмой сонаты Прокофьева. Можно только догадываться, как она играла эту сонату. Увы, исполнений ее было не слишком много, запись отсутствует...
       Не осталась безучастной Юдина и к готовившемуся концертному исполнению оперы Прокофьева «Война и мир» в 1945 году. Горячо «агитировала» друзей не пропустить премьеры (7 и 11 июня в Большом зале Московской консерватории), присутствовала сама и живо откликнулась на нее в письмах к композитору. Встречи Марии Вениаминовны с Прокофьевым были особенно интенсивны в 1945—1946 годах. Программы концертов, довольно редких в эти годы, обязательно содержали сочинения Прокофьева.
       1948 год принес новые беды художественной интеллигенции, самой Юдиной и в еще большей степени Прокофьеву, отлученному, как и Шостакович, от слушателей. Мария Вениаминовна ищет новых встреч с Прокофьевым, с Мирой Александровной и добрым словом, домашним музицированием, играя вечного утешителя Иоганна Себастьяна, скрадывает им жутко-томительные годы ждановщины. Она почти не выступает в концертах («не дают»), но потихоньку записывает на радио «Хорошо темперированный клавир». Прокофьев до самой кончины подвергается остракизму, и больше никогда не услышит своих произведений в публичном исполнении Юдиной, тоже отлученной от его музыки: ее настоятельно «не рекомендуют» в ту пору солистам.
       Смерть Прокофьева 5 марта 1953 года была тяжелым горем для Юдиной. Она играет на гражданской панихиде и провожает его прах на Новодевичье кладбище. В июле того же года ей предлагают записать «Мимолетности». И это бесспорно гениальное исполнение мы теперь имеем возможность, в ожидании пластинки, изредка слышать и в наши дни по четвертой программе радио...
В 1954 году под знаком «оттепели» на эстраду вернулась музыка Прокофьева. Мария Вениаминовна в числе первых, кто возвращает ее слушателям. Играет ее до последних своих дней. Чаще всего это вторая сюита «Ромео и Джульетта», удивительный плод их дружбы.
       У профессора К. X. Аджемова Мария Вениаминовна Юдина как-то восторженно спросила: «Константин Христофорович, правда, мы счастливы, что жили в эпоху Прокофьева?!» Слушая сегодня в записи ее исполнение прокофьевской музыки, мы можем утвердительно ответить на этот вопрос. «Эпохой Прокофьева» вправе мы назвать нашу эпоху, полную трагизма и надежд, живой частицей которой навсегда стала его музыка.

А. КУЗНЕЦОВ