Благодаря пребыванию С. С. Прокофьева в Берлине, к сожалению очень краткому, явилась возможность ознакомиться, хотя бы на глаз, с его новыми сочинениями.
       С 1918 года, т. е. с того времени, когда Прокофьев уехал из Петрограда в Японию, а потом в Америку, — им написано много. Закончен 3-й фортепианный концерт, эскизы которого имелись у Прокофьева еще до его отъезда.
       Гармоническая законченность, присущая Прокофьеву, в этом сочинении чрезвычайно расширилась и обогатилась. Это тем ценнее, что подвижность его гармонического языка отнюдь не сократилась за счет его усложнения.
       Эти две стороны его творчества развивались равномерно и параллельно. Гармония Прокофьева, всегда обусловленная строгой ладовой базой, — поражает своей подвижностью, непрестанно меняющимися ходами и последовательностями, неисчерпаемостью комбинаций, которые ложатся одна за другой и строятся логично-просто и вдохновенно-легко.
       Такого полнозвучия, таких ритмических звуковых нарастаний, которые имеются в 3-м концерте, — в прошлых сочинениях Прокофьева не найти. Ладовая импровизация Прокофьева, напряженность и учащенность его гармонических сложений, лишенных статического и ложнодинамического начала (секвенций), — наоборот, органически исполненны поступательным устремлением, сочетаясь с внутренним ритмом, с эластичностью его звуковой ткани, и создают ту волевую энергию его музыки, которая увлекает, механически захватывает в своем движении всякого слушателя. Существует мнение, что Прокофьев — композитор внешний и потому в конце концов — доступный.
       Это, конечно, не верно. Доступность Прокофьева — не в его музыкально-психологической примитивности, а в том, что он, мощно и вместе с тем точно играя, поднимает навстречу своей музыке сокровенно живой трепет, вызывая перебои радости, от которых затаивается дыхание, пронизывает и распыляет ветром своей музыки бестревожно смешавшиеся пласты сознания, засушенные тяжелыми и обильными впечатлениями рефлекторно-рассудочной музыки. И это понятно и нужно всякому. Музыка Прокофьева своими ритмическими биениями вселяет в слушателя упругую энергию внутренней радости и легкости, которая, преодолевая время, конкретно осуществляется в звуковом беге. Существо его музыки настолько напряженно, что оно раздвигает, расширяет любые искусственно поставленные границы и рамки. Точно также и программность, к которой он иногда прибегает, не определяет сути его музыки, которая благодаря внутреннему напряженному содержанию, всегда остается независимой и самодовлеющей.
       Творческий тип Прокофьева таков, что он, не исчерпывая свои силы, с каждым новым сочинением гранит и вырабатывает самого себя. Поэтому от каждого последующего его сочинения можно ожидать все новых достижений и совершенствовании. Кроме того, Прокофьев представляет собой подлинную и самостоятельную творческую личность. Это в современности — редко. Благодаря тому, что Прокофьев органически неспособен поработиться каким-либо из своих этапных достижений (Скрябин, Дебюсси) и не имеет данных стать главой «школы», вследствие прихотливого и своенравного темперамента своего гения, ему, по-видимому, суждено совершить большой и разнообразный творческий путь, утверждая и в этом свое личное, волевое начало.
       В серии новых романсов на слова К. Бальмонта Прокофьев неожиданно и мимолетно раскрывает всю глубину затаившегося в нем трагизма, прикрытого внешним порывисто-радостным и задорным приятием жизни. И трагизм этот действительно страшен, ибо, подобно всем звуковым воплощениям Прокофьева, он не абстрактно описательный, а реальный, материально живой. Приходят на память самые страшные страницы Чайковского — «Спальня графини».
       Трагическое начало, несомненно заложенное в творчестве Прокофьева, пока еще лежит глубоко; пока только изредка, бурно играя жизнью, он мгновениями проваливается на свое страшное дно, касается его жгучего ужаса, чтобы снова радостно взлететь к свету.
       Но даже среди энергичной и пестрой действительности все чаще появляется в музыке Прокофьева такая лирика, которая своим чувственным томлением и сдержанной страстью коренится в самых мучительных глубинах истинного трагизма...
       В опере «Любовь к трем апельсинам», кроме ритмической перебойчатости, поражает еще конкретность музыкальной изобразительности. Смех, жалоба, испуг, угроза звучат в музыке не как описательное звукоподражание, а как реально зафиксированное, материализованные в звучании эмоции.
       Эта реальность музыкального ощущения и должна привести Прокофьева к величайшим по силе выразительности музыкальным образцам.
       Опера «Любовь к трем апельсинам» с огромным успехом была поставлена в Чикаго и Нью-Йорке. Сюжет — по К. Гоцци — обработан самим Прокофьевым. В опере 4 действия, с прологом. Декорации писал Анисфельд. Судя по отзывам свидетелей этого спектакли и американским журналам и газетам, новая опера Прокофьева производит ошеломляющее впечатление. Никогда еще музыка не достигала такого внутреннего ритма, эластичности, подобной пружинной энергии. Музыка, сливаясь с действием, развивается в такой быстроте и неожиданности смен, в таком бешеном поступательном напоре, что одним своим процессом развертывания и разматывания гипнотически подчиняет и порабощает слушателей. В развитии действия принимают участие зрители, в виде различных характерных персонажей, которые, высовываясь из окон башен, составляющих постоянный просцениум, наблюдают за ходом действия, причем неожиданные их вмешательства в ход событий на сцене создают прихотливые перебои в стремительном беге представления. Гротеск и бизарность* содержания — действительно выявлены музыкально, между прочим в бесконечном разнообразии оркестрового колорита. Музыка местами составляет законченные по форме номера, например: марш во 2-м действии, заключительный хор... Но отдельных больших арий нет.
       Голосовые партии, большею частью изложенные отрывочными фразами и возгласами, вобраны в общее стремительное движение музыкального развития, хотя имеются и проникновенно-лирические места. Все сочинение носит отпечаток чрезвычайно легкого письма и вдохновения и представляет собою быстрый, но мастерски законченный набросок.

П. СУВЧИНСКИЙ