Вернуться к А. Скрябину
Вернуться к Г. Конюсу

       Вчера, 14 декабря, состоялся в Большом зале Благородного собрания концерт А. Н. Скрябина с программой, составленной из его собственных сочинений для фортепиано. Так как выбор пьес коснулся различных периодов творчества композитора - от опуса 3-го до опуса 57-го, - то по этому концерту можно было составить себе довольно наглядное представление об общей творческой физиономии Скрябина как фортепианного композитора.
       Начав со стиля, близкого по внешней фактуре к шопеновскому, - к музыке которого Скрябин в начале своей композиторской деятельности чувствовал вообще преобладающее влечение, наш автор подвергся затем сильнейшему влиянию Вагнера, сказавшемуся, между прочим, в том, что оно преобразило Скрябина, бывшего долгое время исключительно фортепианным композитором, к композитора оркестрового. К этим двум основным влияниям в последнее время присоединилось третье: влияние в гармоническом отношении французов модернистского направления, заставившего нашего автора до некоторой степени порвать с системой мажора и минора, преемственно державшей и держащей под своей исключительной властью ряд музыкальных поколений, начиная с Баха и до нашего времени, и подвигнувшее его смело вступить на путь исканий новых основ для своей музыкальной речи.
       Говоря о влияниях извне, я отнюдь не хочу сказать этим, что они в Скрябине преобладают, и еще менее, что его талант - подражательный. Мне хотелось только отметить те существовавшие и существующие в музыке тенденции, которые в таланте Скрябина нашли свое наиболее яркое проявление: скрябинские изящество и утонченность (от Шопена), его красочная сила, смелость и экзальтированность (от Вагнера) и неутомимая жажда новизны (от модернистов французов).
       Если затем перейти к чертам, отличающим Скрябина как композитора от всех прочих, отметить, так сказать, специфически скрябинское, то в первую очередь, несомненно, следует поставить его все возрастающее стремление к крайней усложненности письма. Затем: эротизм, экзальтация и экстатизм - в качестве излюбленных тем для музыкального воплощения и, наконец, соединение новшества музыкального содержания, часто болезненно, декадентски надломленного, с несомненной чуткостью к вечным принципам здорового, крупного музыкального строительства. Последняя черта выгодно отличает Скрябина от многочисленных его соратников по модернизму.
       В лице Скрябина мы имеем тип композитора-эволюциониста, далеко еще не сказавшего своего последнего слова, но уже и теперь, несомненно, стоящего в передовой фаланге современных композиторов.
       Из многочисленных исполненных им в своем концерте пьес большая часть (ряд прелюдий, этюды, мазурки и др.) представляют собою законченнейшие образцы - иногда миниатюрные - поэтически тонкого, интимного, салонного стиля. В таких вещах Скрябин-пианист является неподражаемым исполнителем. Музыкальные вещи выливаются из-под его пальцев столь глубоко одухотворенными, что нельзя мечтать о лучшем исполнении.
       Другие пьесы, как, например, Четвертая соната Fis-dur, олицетворяют собой Скрябина, от фортепиано ушедшего к оркестру. В названной сонате заложены замыслы чисто оркестровой грандиозности и мощи. Здесь желателен исполнитель с титаническими физическими данными, нужен пианист подавляющей силы. Поэтому Четвертая соната в авторском исполнении не дает всего того, что духовно в нее вложено композитором.
       Не обошлась программа и без образцов, характеризующих Скрябина последнего времени. К ним относятся Poê:me и «Enigme»1, соч. 52-е, Quasi-Valse, соч. 47-е, и в особенности «Desire»2, соч. 57-е, являющееся не только родственным по духу известной «Поэме экстаза», но даже как бы осколком ее. В этих последних вещах, написанных (как, впрочем, и все остальное) с мастерским знанием ресурсов инструмента, автор в качестве исполнителя очень был неподражаем.
       Концерт в целом с художественной стороны прошел в высшей степени удачно. Он собрал очень значительное число ценителей музыки, с горячностью и единодушием показавших, как высоко ставит и как любит Москва своего Скрябина ³.

Г. Э. Конюс